Аркадий Чернышевич - Затор на двадцатом

— Ну взгляни, Иван! Видел ты такое мурло! Если бы на него, черта, надеть хороший костюм, он был бы настоящий красавец.

— Видный мужчина, — ответил Свирщев.

Установилась погода, и вывозка леса пошла полным ходом. Месяц приближался к концу. Вначале из-за снегопадов и метелей нарушился график вывозки. Теперь же он установился и грузчики стали перевыполнять план. Они старались как могли. От их работы в значительной мере зависело перевыполнение плана.

Павел Дубовик постепенно вошел в бригаду как равноправный ее член, и хотя у него не было такой ловкости, как у других грузчиков, но была сила, заменяющая ловкость.

В дальней делянке открывался новый лесной склад. Надо было проложить к нему автотрассу. Довнар послал туда часть своей бригады подготовить эстакаду для погрузки леса.

Тем грузчикам, что остались, — а их было только четверо, в том числе и Дубовик, — хватало работы. Приходилось работать без передышки.

Павел Дубовик начал теперь понимать, что он в бригаде не последний человек. Без него ни одно бревно не поднимали на машину. Ему иной раз даже хотелось прикрикнуть на Довнара, когда из-за того была заминка в работе. Но этого он себе еще не разрешал и только злорадно усмехался. «Ага, — думал он, — кричать любишь, а сам-то не очень…»

Неугомонный Довнар во время коротких передышек не отдыхал. Он старался подкатить по эстакаде к трассе как можно больше бревен, чтобы ускорить погрузку. Его напарником был Дубовик. И вот однажды попалась такая толстая смолистая сосна, что Федор, как ни напрягался, не мог стронуть ее с места. Она словно пристыла к скатам. Павел стоял и равнодушно наблюдал за Федором. Он даже не подумал, что надо помочь товарищу. Наоборот, он был бы очень недоволен, если бы Федору удалось сдвинуть бревно. Потратив напрасно много усилий, Федор наконец разогнулся и, сжав кулаки, налетел на Дубовика.

— Стоишь! — крикнул он. — Ты… ты… «подсобные работы»…

Он уже был готов вцепиться в Дубовика, как коршун. Тот стоял немного испуганный и мигал глазами, словно не понимая, что от него хотят.

В этот момент подошел Свирщев, работающий на другом штабеле. Он с любопытством наблюдал за бригадиром и Дубовиком. Подойдя, Свирщев отвел Довнара в сторону. Тот все еще кричал тонким голосом.

— А что? Обтесал ты его? Обтесал?! — кричал он. — Единоличник, кулак! Пусти, Иван, я ему по зубам дам.

— Не кричи, Федор. Дай мне поговорить с Павлом.

Он повернулся к Дубовику:

— Ты почему, Павел, не помог Федору подтащить комель? Неужели тебе так тяжело?

— Так, братка… — растерянно ответил Дубовик. — Я же того… сам ворочаю… А это же не с моей стороны…

— Не с твоей стороны? — вскипел Свирщев. — Не с твоей стороны — значит, и помогать не надо? — он удивленно взглянул на Дубовика. — Ну, это мне не понятно. А ты видел, как Федор всегда бежит на помощь нам, чтоб поднять наш конец бревна, когда они со своим справились?

— Видел…

— Значит, ты думал, что Федор глуп?

— Так это же на машину.

— Какая разница? А что, если бы ты не мог стронуть? Думаешь, Федор стоял бы так, как ты стоишь? Да он бы не утерпел. Он, может, по привычке обругал бы тебя, но все же помог.

Дубовик понуро молчал.

— Может, у Федора только на один килограмм не хватило силы, чтоб сдвинуть этот комель. Неважно, помог ли ты ему или нет, лишь бы ты подошел к нему, чтоб он почувствовал твой локоть. Вот в чем дело. Тогда бы у него самого прибавилось силы на этот килограмм.

Дубовик молчал: видно, понял, что на работе существует тесное трудовое единение, взаимопомощь. Чувство локтя товарища — вот что помогает сделать то, что порою кажется невозможным.

— Смотри, Дубовик.

Эти слова Свирщева он воспринял по-своему, как угрозу. Он знал, что если от него отступится Свирщев, ему в бригаде не быть. Нельзя сказать, чтобы Дубовик очень жалел это место. Может, нет никакой выгоды, но возвращаться на подсобные работы не хотелось. Он чувствовал, что если бы его теперь заставили спать, уткнув голову в войлок седелки, он бы уже не заснул. Вряд ли и поужинал бы хлебом с водою…

Приятно было войти в барак, в свою комнату, где стояли четыре аккуратно застланные койки. Стол был покрыт новой клеенкой, у окна стояла голубая тумбочка, а на ней графин с водой и стаканы. Все это было залито ярким электрическим светом, блестело и сияло, как молодой снежок на поле под ясным солнцем.

Свирщев не знал, сколько денег израсходовал Павел, переселившись в барак. Когда он взглянул на белую чистую постель, то сразу вспомнил, что уже около месяца не менял нательного белья, и сердце его тревожно затрепетало. Как лечь в такую чистоту в своем грязном белье! И он, превозмогая скупость, купил две пары нового белья. Он чуть не плакал, отдавая за него деньги, но когда надел белье и лег на мягкую постель, на сердце его стало тепло и спокойно. Он даже стал гордиться собой.

Теперь он думал: стоит ли решиться потратить еще немного денег на покупку остальных вещей? Однажды он вошел в магазин и как зачарованный взглянул на фуфайку и брюки темно-синего цвета. Каждый вечер он приходил в магазин и следил, купит ли их кто-нибудь. Пальцы его судорожно сжали кошелек. Если кто-либо из покупателей просил продавца показать фуфайку и брюки, Павел пристально следил за его движениями. И если бы тот взял в руки облюбованную им пару, Павел, наверное, не выдержал бы, сразу вынул деньги и крикнул: «Я беру ее». Но этого не происходило, словно все знали, что эти вещи должен купить только Павел Дубовик. И он так привык к этой мысли, что считал эти вещи уже своими. «Мои целы», — радостно думал он каждый раз, входя в магазин…

В тот вечер Павел Дубовик пришел в магазин. Он сразу взглянул на полку, где лежала «его пара», и лицо болезненно передернулось. Полка была пуста… Павел обвел глазами все полки, решив, что продавец переложил «его пару» на другое место. Нет, ее нигде не было. «Кто-то перехватил», — с сожалением подумал он. Теперь он чувствовал себя так, словно его обокрали. Оставаться в магазине больше не было желания. Он глубоко вздохнул и медленно поплелся домой.

В бараке, ложась спать, он с ненавистью взглянул на свою засаленную фуфайку и брюки.

Павел с наслаждением отдыхал. Было воскресенье, и он с утра валялся на койке. На душе у него было спокойно и радостно. Вчера поздно вечером он получил зарплату за месяц работы на погрузке. Он не заставил кассира пересчитать деньги, но не мог поверить, что получил в три раза больше, чем на подсобных. Ему хотелось смеяться и петь, и его охватило такое умиление, что он готов был всех обнять и сказать что-то приятное и ласковое. Даже Довнар, получая деньги, сегодня смотрел на него более приветливо. Павлу показалось, что он даже улыбнулся ему.