Матвей Осодоев - Зов

— Вижу… вижу… — шептал шаман. — Так я и знал. Сон в руку! Пегий скачет изо всех сил, а за ним гонится кто-то страшный… Не бог ли лошадей?! Да-да, он… он! Только почему Пегий, будто корова, мычит? Почему он мычит? Почему?!

Последние слова шаман выкрикивал, не отнимая пальцев от глаз.

Сэсэг упала на колени.

Шаман замолчал. Стали слышны сырые, хрипящие звуки, что исходили из его груди… Он оторвал ладони от щек — вид у него был вконец обессиленный, — сказал Сэсэг:

— Встань. Сядь на скамью.

Она повиновалась — сам он сел рядышком. Говорил, глядя в грязный пол, голосом упавшим, безнадежным:

— Кто бы думал — однако так! Жеребец мычал. Это он корову зовет…

— Корову-у?

— Ее. Надо делать богу лошадей молебен. Не делали, а надо… Требует.

— Для благополучия семьи… святой отец… пожалуйста… ничего не пожалею… как укажете… не оставляйте!

Жар разламывал Сэсэг, к горлу подступала тошнота, по затылку словно обухом топора постукивали — легонько, но голова гудела, дергалась, раскалывалась… Разжимала запекшиеся губы, с трудом выдавливала слова…

Шаман теперь говорил так, словно советовался с кем-то третьим:

— А что?.. Пегий корову зовет… отдай! Бога лошадей задобрим… Ослушаемся: приедет Яабагшан — заберет корову. Совсем беда будет! Завтра ж молебен устроим… честь по чести…

Спросил с деловитой озабоченностью:

— Тарасун найдешь? Много водки потребуется…

— Все дворы обегу… соберу. Ардана в Улей пошлю…

Шаман удовлетворенно кивнул.

С кряхтеньем нагнулся, поднял с пола разбившуюся пополам баранью лопатку, приставил половинки одна к другой, и Сэсэг почудилось — они тут же срослись!

Шаман поднялся со скамьи, подошел к окошку, снова начал смотреть через кость на свет, будто солнце в нее ловя. Произнес с тревогой:

— Однако голос хромоногого Яабагшана все ближе, ближе. Нужно действовать, Сэсэг! Промедлим — догонит бог лошадей Пегого. Промедлим — вот-вот Яабагшан тут появится…

— А что… надо что? — все еще не понимая, находясь во власти тупой боли, обволакивающей голову и все тело, спросила Сэсэг.

— Корову резать надо!

Странно, она не почувствовала жалости к Пеструхе… Может, и была жалость, но мгновенная, как искра, тут же затухла. Подумалось лишь: «Когда ж облегченье наступит?» Казалось ей, что туго натянуты струны, и на одном конце их — она, привязанная; на другом — беда, угрожающая ей, Ардану, Сэрэну… Как бы ослабить эти струны! Да глоточек воды испить…

Все остальное было для нее как в тумане.

Они вышли…

Шаман сказал, что удобно будет забить корову в дальнем пустом сарайчике, там крепкие стропила: перекинув через них веревку, можно будет подтянуть тушу, подвесить ее — чтобы свежевать…

Вроде бы со стороны, будто чужой, слышала она свой голос.

— Справимся ли? Дедушка Балта, как на грех, в Улей уехал… Ардан за Красную гору лошадей погнал. Не подождать ли до вечера?

— Яабагшан едет… боги подсказывают. Не успеем.

— Едет?!

— Сколько повторять тебе: едет!

— Простите, святой отец…

— А что, корова — она медведь?

— Не медведь…

— А не медведь — справимся!

Шаман направился к сараю. Нес в руках ведро, под мышкой — тазик…

Она пошла за Пеструхой.

Затем корова брела по мокрому снегу вслед за ней, шумно дышала в спину, от нее пахло теплым навозом и молоком.

Когда же корову загнали в сарайчик, шаман прикрыл дверь — Сэсэг, словно очнувшись, вдруг поняла, как ей сейчас невыносимо жутко и… больно. Не Пеструху будут резать — ее саму! Тряслись поджилки, прыгали губы… А в голове — грохот, грохот, палящий зной. А затем — тот же туман. Короткие, отрывистые распоряжения святого Дардая — ее готовность исполнить их… Сквозь дырявую крышу проглядывалось чистое небо.

В сарайчике было тесно, ноги то и дело проваливались в наносы снега, хрустел под подошвами разный хлам… Пеструха спокойно пережевывала жвачку, тонкая серебристая струйка слюны тянулась с ее губ к земле.

Шаман вынул нож, погладил корову за ухом, потрепал за холку… Неожиданно — как режут крупный скот буряты — ударил ее ножом в шею сверху, чуть сзади рогов.

Удар не получился.

Обезумевшая корова рванулась в сторону, оборвала короткую веревку, за которую была привязана… Шаман Дардай, отпрыгнув, мертвой хваткой вцепился ей в хвост: лишь бы сзади быть, под рога не попасть! Сэсэг кинулась к двери, толкнула ее…

Смертельно раненная Пеструха, бросившаяся к выходу, на яркий свет, потоком хлынувший в ее затуманившиеся глаза, сбила Сэсэг с ног, несколько раз разъяренно ткнула мягкое тело рогами и рухнула на него всей своей тяжестью…

Сэсэг лежала на красном снегу, опрокинутая на спину, ее ноги были придавлены уже недвижной Пеструхой… Тихие стоны срывались с губ Сэсэг.

Через мучительное удушье дошли до ее угасающего сознания беспощадные, шипящие слова, с дикой ненавистью брошенные откуда-то сверху:

— Что ж, поделом… Вот моя расплата! Все сдохнете! Под корень…

Почувствовала, как с пальца срывают старинный перстень — подарок ее Сэрэна… Попросила, отдавая этому последнее дыхание:

— Не надо…

В полдень старый Балта вернулся из Улея и, не заглядывая домой, сразу же завернул к скотному двору. Еще издали услышал, как вразнобой орут взаперти голодные телята.

Почему они под замком и некормленые, непоеные?

Сэсэг — по всему было видно — утром сюда не приходила.

Неясное предчувствие беды сжало сердце старика. Он быстренько выпустил телят в загородку, кое-как, второпях, надергал, набросал им сена, погнал приуставшего в дороге мерина к домам…

Когда Балта — по следам на снегу — нашел Сэсэг у заброшенного сарая, суровая печать смерти уже лежала на ее измученном лице.

Он отломил от стены сарая доску, при помощи ее сдвинул с тела Сэсэг застывшую тушу Пеструхи.

Стянув шапку с головы, молча постоял возле ног несчастной женщины, не видя в эти минуты ни ее лица, ни чего-либо вокруг… Прошептал горько: «Осиротел наш Ардан…»

От дома табунщика, куда привез тело Сэсэг, Балта, слыша за спиной горестные вопли старухи Шатухан, поехал к себе — взял берданку, рассовал по карманам патроны. И снова вернулся к сарайчику, где поутру разыгралась трагедия.

Кто живет в окружении тайги, не одну тропку протоптал в ней с молодых лет, тому отпечатки на снегу, как книга: можно прочитать по ним многое… И старому Балте не знать ли, у кого в деревне большие подшитые валенки оставляют вот такие следы: размазанные у пяток, глубоко вдавленные у носков, с поперечными, по всей подошве строчками толстых жильных ниток. Он приглядывался к ним еще тогда, во время своих ночных дежурств, подстерегая таинственного шудхэра… Зря не подстерег, не всадил ему заряда покрепче! Возможно, не случилось бы вот такого… с Сэсэг.