Матвей Осодоев - Зов

Тьма-тьмущая народу толкалась здесь! Особенно в мясных и молочных рядах. То ли дело дома, в селе — сходил на погребец и принес чего душе угодно.

Вдруг, глянув через головы, в одном из продавцов, отпускавшем говядину, Баша узнал халютинца — Николая Митрохина из Тагархая. Невольно залюбовался, как тот ловко торговал мясом — с улыбочкой и шутками взвешивал куски на весах, брал жирными пальцами деньги и, лишь мельком взглянув на них, давал сдачу, успевал показать в это же время другому покупателю свой товар: «Вам грудинку?.. От задней части не желаете?.. Вот это!.. Как пожелаете, уважаемый!» Услужлив — и одновременно хозяин положения.

«Силен, — позавидовал Баша и удрученно пожалел: — Зачем же я, глупец, поддался на уговоры — скотину в колхоз живьем сдавал? Сколько денег потерял, а? Сюда надо было ехать — с мясом! Вот барышу-то!.. Этот Митрохин таскается по Бурятии, места меняет — и нюх у него на выгоду ой-оей какой…»

Он попытался пробиться поближе к весам, чтобы перекинуться словом-другим с Митрохиным, но на него зашикали, закричали:

— Куда без очереди?

Баша, плюнув, огрызнулся:

— Нужно мне ваше базарное мясо…

И пошел к выходу… Время в городе было до́рого: многое хотел он успеть тут — и, главное, всех нужных людей должен был повидать.

Душа человеческая как родник, — легко и просто замутить ее.

Замутил, а скоро ли отойдет, снова посветлеет?

Так и у Галхан произошло. Только-только, боясь, настороженно, сердце свое навстречу радости открыла, а на эту радость — помоями из грязного ушата. Да кто? От кого и не ждала она… Вернее, откуда не ждала.

В тот день, когда Хара-Ван изгнал из улуса проходимца Шоро, он прямо спросил ее:

— Будем вместе?

— А ничем никогда не попрекнешь? — вопросом на вопрос отозвалась она.

— Мужское слово.

— А пьяный?

— Прежнего, чтоб так пил, не будет, Галхан.

Такой был вечер у них — как исповедь друг перед другом.

И больно, видать, было Хара-Вану, потому что и об этом, главном для него, наверно, — тоже все-таки спросил. Чтобы раз и навсегда покончить, как ему казалось…

— Не любишь ли по-прежнему его? Кроме всего, ведь отец ребенка, так ведь?

Всплыла перед глазами Галхан ухмыляющаяся, самодовольная физиономия Шоро, будто снова ощутила она на своем теле его потные и цепкие руки — пытался насильно овладеть ею — и, словно освобождаясь от какого-то давнего груза, освобождаясь нетерпеливо и желанно, она ответила:

— Да что ты…

И вырвалось само собой: «милый»…

— Да что ты… милый! В юности это как угар, как болезнь от одиночества, от тоски, невезенья. Не его любила, а выдумала что-то себе — и то, выдуманное, любила. А сейчас увидела, через столько-то… ужас, стыд! Нет-нет, ты и не думай!

Тот вечер сблизил их.

И Хара-Ван первым заговорил о том, что должна быть у них свадьба…

А вчера?..

Хара-Ван, в сумерках уже, после работы, зашел, чтобы вместе отправиться на репетицию, и она усадила его поужинать. Маленький Сультим бегал с другой малышней на коровьем выгоне: шел там, судя по долетавшим в раскрытое окно крикам, жестокий бой: «Ур-ра!.. Я тебя убил!.. Тр-ра та-та…» И Хара-Ван, прислушавшись, сказал:

— Каждый мужчина уже с малолетства в душе солдат. Ишь, как воюют!

— Не было б в мире войн — и мальчишки бы во что-нибудь другое играли бы, — заметила Галхан.

— Пусть воюют, — засмеялся Хара-Ван, — мужчина должен быть всегда бойцом, твердым и решительным!

Хорошо, если подумать, сказал он, однако каким выглядел всего через каких-нибудь полчаса сам? Когда в дом без стука, с насупленным лицом вошла его старшая сестра — Адии, живущая в соседнем улусе и о которой Галхан знала лишь, что вместе с мужем-инвалидом та работает на кирпичном заводе и у нее шестеро детей.

Адии, молча пройдя к столу, взяла младшего брата своего за рукав, легонько дернула к себе:

— Чего расселся тут? Или бездомный? А ну — вставай!

— В чем дело, сестра? — смутился Хара-Ван. — Хоть бы ради приличия поздоровалась…

— С кем? — та метнула полный презрения взгляд на Галхан. — С этой потаскухой, которая приманила тебя… прикармливает, вижу! Никакой гордости не имеешь.

— Да как вы смеете?! — Галхан выбежала из-за стола. — Пришли в чужой дом, оскорбляете…

— Так и смею, — закричала, сбиваясь на визг, Адии, — тебя, подлую, не спрошусь! Камнями бы тебя забросать! Нажила под забором ребенка, а теперь моего братика охмуряешь. Не выйдет! Не нужна нам такая невестка, найдем мы Хара-Вану приличную девушку…

Она уже грубо, рывком дернула Хара-Вана за рукав:

— Вставай же… ты! Чего сидишь, как истукан. Пошли домой!

Хара-Ван от стыда и позора провалиться сквозь землю готов был. Другому бы, кто посмел обидеть Галхан, вмешался бы в их отношения, — он руки-ноги переломал бы… Но тут старшая сестра, вынянчившая его на своих руках… Вторая мать.

— Уходите! — гневно сказала Галхан — и повторила, глядя уже на него: — Уходи!

Он выскочил за дверь, побежал огородами, не разбирая дороги, к своему дому…

Сверлила мозг одна и та же мысль: «Как стыдно-то… стыдно как!»

Шумно вбежал в избу, сел у порога и… зарыдал.

Старый Дамдин испуганно смотрел на него. Уж таким-то никогда он своего сына не видел.

Спросил с дрожью в голосе:

— Чего же страшного натворил ты, сынок? Не убил ли ненароком кого?

— Невезучий я, отец, ох невезучий…

— Да что, говори, стряслось? Не с Галхан ли?

— Кончено с Галхан. — И плечи Хара-Вана затряслись еще сильнее; обхватил он мокрое лицо ладонями, пряча его от отца.

— Как «кончено»? О чем ты?

— Помешали мне… навсегда.

Дамдин облегченно выдохнул:

— У-уф!.. Что́ — родственники Галхан приехали? Против они? В таком случае, сын, я сам к ним схожу. Нет такого дела, чтоб его миром да ладом нельзя было решить…

— При чем ее родственники?! Это моя сестра… Адии… она! Такое там наговорила, натворила — хоть в петлю лезь. Вы же характер Адии знаете, отец… Зачем, зачем она вмешалась?

— Адии? А что же ты… остановил бы ее!

— Растерялся, отец, я.

— Ну тогда возвращайся туда, — посоветовал Дамдин. — Попроси прощения за Адии… за себя, коли такой ты… тюха, одним словом! Адии ж мимо не пройдет, сейчас будет здесь, я с ней потолкую…

— Поговорите, отец!

Снова побежал Хара-Ван к дому Галхан.

Долго стучался в дверь, но за ней было тихо. Наконец Галхан вышла из комнаты в сени и, не отодвинув засова, громко, отчетливо сказала:

— Убирайся, чтоб нога твоя на мой порог больше не ступала. Я все твои слова забыла. Считай, их не было. Ничего не было!

Не слушая его оправданий, просьб — вернулась в комнату.

Он побито потоптался у двери — и побрел, сгорбившись… Куда? Все равно ему было — хоть куда.