Владимир Жуков - Бронзовый ангел

«Ты от Марты ушел, а Нина от тебя, — казнил он себя. — Это расплата. — И усмехнулся: — А может, женская солидарность? Как это Нина сказала? «У каждого из нас свое прошлое, и никуда от него не уйти». Она права. Поздно порой встречаются люди, которым надо бы вместе идти по жизни. И не все умеют перебороть себя, не всем дано перешагнуть опасный рубеж — остаются, где были прежде, ради долга, покоя, семьи.

«Не будет счастья, не будет». Говорила так, словно все наперед знала, безоговорочно. А было ли счастье? И смог бы он удержать, укрепить его? Ведь у него тоже своя судьба, где-то глубоко-глубоко в душе очажок, до сих пор не зарубцевавшийся, тревожащий. Да и зарубцуется ли?

Он открыл ящик тумбочки, долго шарил в нем, сердился, что никак не найдет, что надо, но огня не зажег. Наконец застыл в темноте, вытянул руку на одеяле и долго смотрел на белевший в темноте конверт, принесенный Алешкиной модницей-королевой.

Дом ее стоял в Большом Комсомольском переулке. Женя любила этот людный деловой район с суетой в обеденные часы и тишиной в вечернее, как бы замирающее время. Тут она выросла, тут все было знакомо. Вот почему, когда позвонил Алексей и срывающимся голосом попросил срочно увидеться где-нибудь, она, не задумываясь, назвала Ильинский бульвар. Телефонный звонок раздался поздно. Но в квартире, плотно заставленной мебелью и книжными полками, никто не обратил внимания ни на звонок, ни на то, что Женя быстро собралась и выскользнула за дверь. Она легко спускалась по лестнице, довольная своим независимым уходом — родители признали ее наконец взрослым, самостоятельным человеком.

В подъезде посмотрела на часы и обнаружила, что вышла рано — Алексей не сможет так скоро доехать. Пришлось пойти дальним путем и шагать медленно. Вечер был теплый, фонари еще не горели, и в разрыве крыш на небе виднелись редкие искристые звезды.

Вышла рано и опоздала.

Алексей сидел сутулясь на дальней скамейке. Он встал, когда она подошла, и неловко топтался, пока не уселась. Женя посмотрела на него весело, а он снял фуражку, стал сосредоточенно рассматривать блестящую кокарду, туго растянутую тулью, будто видел все это впервые.

— Алеша, ау! — насмешливо позвала Женя. — Я пришла.

Алексей сосредоточенно заглянул в темное нутро фуражки, тяжело вздохнул.

— Мне нужно посоветоваться с тобой, понимаешь? И кое-что выяснить.

Сколько раз она ловила себя на том, что ждет, мучительно ждет его слов! Он звал ее, и она не шла — летела, смиряя торопливость, сдерживая нетерпение размеренным шагом; подходила медленно, даже чуть нехотя, потому что всякий раз, когда приближалась решительная минута встречи, возникала осторожная независимость, необходимая хотя бы для первых фраз. Но сегодня было что-то другое и в его голосе, и в желании увидеть ее. Она сначала не раздумывала — отчего. Просто шла переулками и радовалась прохладе, тому, что сейчас увидит его. А оказывается, нужно что-то выяснять.

— Помнишь, когда мы впервые встретились, — говорил Алексей, — ты вспоминала о Риге. И о той женщине, от которой привезла письмо Николаю. Я прошу, расскажи теперь подробнее.

Ах, вот оно что — брат! Извечная тема: пример для подражания. Восторгов и восхищений по его поводу не перечесть. Она в глубине души даже ревновала к этому почти незнакомому и далекому ей человеку.

— Знаешь, мне кажется, родственникам не следует лезть в дела друг друга. Голос крови застит разум. — Она говорила по-прежнему задиристо, хотя и понимала, что Алексей встревожен по-настоящему.

— А я лезу. Понимаешь, лезу! Хотел бы иначе, да не выходит. — Он в отчаянии сжал голову руками.

Женя глянула пристально, помолчала чуть-чуть, будто взвешивая происходящее, и сказала неожиданно спокойно и деловито:

— Тогда давай по порядку.

Он начал издалека, о прошлой осени, когда его брат вернулся в Москву.

Читать письмо Марты не стоило — все помнил и так, каждую строчку, каждое слово.

Оно было длинным, ее письмо. Вначале поздравляла с праздником — просто, с достоинством. Он даже удивился, как хорошо у нее получилось. Она не искала случая начать переписку. Просто отдавала долг обычаю — все-таки были друзьями. И послала письмо не по почте. Да… Вначале шли мелкие подробности рижской жизни, короткие упоминания о знакомых. Потом незаметно разговор переходил на другое — опять спокойно, без всяких ухищрений. Как было хорошо, когда он служил в Риге: улица Вальню, квартирка на последнем этаже, окна, распахнутые в небо. И воскресенья, когда весь день вместе. Марта вспоминала, как однажды собралась в яхт-клуб на тренировку, но он прибежал, схватил за руку, смеясь потянул в машину. Они мчались по шоссе на взморье и, как школьники, сбежавшие с уроков, передразнивали Валдманиса: сидит, наверное, на мостках и злится — соревнования на носу, а Марты нет.

В Яундубултах пошли через лес к морю. Стоял сентябрь, курортников было мало, и на дюнах они оказались совсем одни. Сколько бродили по пустынным, облизанным волнами пляжам? Долго ли сидели на еще теплом песке? Наверное, час, может, два, ну, три — от силы. А теперь кажется — весь день. Ветер трепал светлые волосы Марты, бросал на лицо, мешал смотреть. Она то и дело встряхивала головой, смеялась. Тогда он особенно оценил, как она крепко стоит на ногах, Марта Лидум, статная, словно сбитая вся, и…

Ну как скажешь, после того что случилось потом, какая она еще? И зачем было заводить опять этот разговор? Увидела точку у синей полоски горизонта и выбросила вперед свою сильную руку: «Баркас, рыбацкий баркас, видишь? Один, и никого нет кругом. Смелые люди там, правда?» И, не ожидая ответа, добавила: «А представляешь, если это человек плывет? Один среди волн, и берега нет». Он согласился: «Табак дело». «Табак? — Марта рассмеялась. — Разве пловцы курят?» «Выражение такое, — пояснил он, — конец, беда». Она строго посмотрела на него и потом опять вдаль: «Нет, не конец еще. Надо плыть, надо обязательно плыть. Может прийти помощь». Он усмехнулся: «Даже тут тебя не оставляет всепобеждающий оптимизм. Помощь… Откуда же помощь? С неба?» Она долго молчала, смотрела на синий горизонт. Потом сказала: «Я оптимистка, а ты возводишь свое одиночество в принцип».

Он вспылил. Как всегда. И море, и дюны, и похожие на белые дворцы облака — все сразу померкло. Казалось, не было вовсе долгого, продутого ветром дня, ничего не было. Только злые слова и обиды.

Но Марта теперь писала только про то, что было вначале. «Помнишь, как хорошо было идти босиком у самого прибоя, по сырому песку? Ты все боялся, что я простужусь. А чайки так близко плескались и кричали, можно было разглядеть каждое перышко, помнишь?» И так до конца аккуратно исписанной страницы. Только в конце не выдержала, обронила нечаянно: «Жалко, что ты не вернешься к этому никогда. Ты идешь по жизни, сжигая за собой мосты».