Владимир Жуков - Бронзовый ангел

Стало нестерпимо жарко, захотелось крикнуть, что все сказанное неправда, ведь это оценки Дробышева читал генерал, а тот чепуховую в общем оплошность раздул в целую аттестацию.

Наконец генерал разрешил мне сесть. Скоро разбор закончился. Офицеры повалили из клуба, щурясь на солнечном свету, таком резком после клубного полумрака. У выхода я столкнулся с Евсеевым. Вначале командир посмотрел на меня, словно бы на незнакомого, потом с усилием протянул:

— Нехорошо, брат, получилось, а?

— Товарищ подполковник, — заговорил я, глотая слова от обиды и волнения. — Меня мой однокашник проверял…

— Ну и что? — перебил Евсеев. — Не оправдывайся. Нехорошо так нехорошо. Надо быть самокритичным.

— Вы все же поймите, товарищ подполковник, меня же мой однокашник… — снова начал я и умолк. Вдруг расхотелось говорить. Разве объяснишь все, что произошло когда-то между мной и Дробышевым в училище, и то, что было в кабине? Да еще в нескольких словах. А Евсеев тоже не очень старался продолжить беседу.

Как провел остаток дня — не помню. Ужинать не пошел, соврал Корту, что надо на почту, и отправился в ближайший степной городок, благо подвернулась попутная машина. Ехал и думал: «Только бы подальше сейчас от палаток, от знакомых лиц! Позор, какой позор!..» Больше всего почему-то беспокоило, что я один выслушивал замечания генерала стоя. «В конце концов, и другие оказались не ангелами, было за что поругать. Но я…»

В ушах, как записанный на магнитофонную пленку, звучал чуть приглушенный голос генерала: «Мо-ло-дой че-ло-век…» И тут же вспоминался Венька, его смешок во время проверки, дурацкие возгласы: «Хорошо, превосходнейше…»

Возле окраинных домов, не останавливая машины, я спрыгнул из кузова. По пути к центру, к базару, надо было миновать улицу, застроенную одинаковыми, как вагоны поезда, финскими домиками; кажется, здесь жили те, кто постоянно работал на полигоне. Монотонность квартала нарушалась только пестротой освещенных окон — занавески были разного цвета. Я смотрел на окна, и это отвлекало от грустных мыслей.

На углу неширокого проулка, возле изгороди из тонкого штакетника, пришлось остановиться. Куда идти — прямо или направо? Окна углового дома были темны. Тень его, отброшенная луной, встававшей со стороны базара, достигала моих ног. Сбоку хлопнула дверь.

— Хватит тебе возиться, опоздаем, — сказал кто-то и чиркнул спичкой.

Другой отозвался:

— Сейчас, только сапоги почищу. Англичане говорят: с нечищеными сапогами не сделаешь карьеры.

Довольный смешок завершил сказанное. Мне бы идти дальше, а я стоял, чувствуя, как часто колотится сердце. Ведь тот, кто собирался чистить сапоги, был Дробышев — я сразу узнал его голос!

Другой, тот, что курил, потоптался на месте и, видно, от скуки, чтобы скоротать ожидание, сказал:

— Говоришь, карьеры не сделать… А мне, знаешь, жалко стало сегодня того… ну, того парня, которого генерал на разборе драил. Вот уж кому теперь не до карьеры, хоть во взводные переводись, склады там охранять или по интендантской части…

— Ха-ха, склады! — отозвался Дробышев. — Еще как и при ракетах послужит! Генерал влындил, а потом свой командир добавит, они там, в частях, командиры, ого-го-го как не любят, когда их подводят. Помытарит с полгодика, повоспитывает и приведет в чувство. Главное — в чувство привести!

— Можно подумать, что он тебе чем-то насолил. Сам на его месте как бы себя чувствовал?

— Чего мне — сам… Я на его место не попаду. А вот он, между прочим, как раз и насолил мне, тот парень, подругу отбил…

Я ловил долетавшие до меня слова и чувствовал, как странное, почти болезненное волнение охватывает меня. Надо же — приехал на полигон и встретил Веньку; ушел из расположения дивизиона, в степь, в какой-то богом забытый поселок — и снова он, больше того — разговаривает с дружком не о ком-нибудь, а обо мне. Сон, прямо бредовый сон! От напряжения, что ли, оттого, что хотелось подавить волнение, я крепко сжал штакетину, потерял равновесие и чуть было ее не сломал; забор скрипнул и пошатнулся.

— Эй, кто там? — крикнул Венька и, не получив ответа, пояснил: — Ветер… Да, так вот о подруге. Чувиха была что надо, я планы имел, а он взял и отбил…

Дальше все опять напоминало сон. Венька говорил о какой-то компании, которая собиралась в клубе строителей, о том, как он танцевал в клубе с Лидой и будто бы все знали, что он с ней жених и невеста, а потом, дескать, появился я и гнусными — он так и сказал — гнусными интригами радушия, растоптал его, Дробышева, светлое чувство. Вообще-то, он правда был родом из Энска, Венька, жил неподалеку от техникума, в котором училась Лида, но на танцы в клуб строителей мы ходили всем классный отделением, и я не помнил, не мог вспомнить, чтобы кто-то связывал вместе его и Лидино имя, он с ней даже ни разу — по крайней мере на моих глазах — не танцевал. И уж кого называли женихом и невестой, так это меня с ней, мы поженились скоро, через два месяца после нашего знакомства, а когда я был на втором курсе, уже родился Андрейка… Нет, он врал, нагло врал, Дробышев, но зачем?

— Вот и суди, — долетали до меня Венькины слова, — жалеть мне его или радоваться. Лично я заодно с генералом — справедливость должна восторжествовать. — Он рассмеялся и бросил щетку куда-то в угол крыльца.

Его приятель промолчал. Вдвоем они пошли прямо на меня — это потому, что, как оказалось, я все время стоял возле калитки.

— Кто-то пришел, — сказал Венька. — Эй, кто там? — И, узнав меня, с удивлением переспросил: — Ты? — Мне показалось, что он испугался, однако быстро овладел собой, затараторил: — В гости пришел, командир? А мы, вот беда, уходим, видишь, уже собрались. Может, с нами, а? За компанию? С девочками познакомим — первый сорт девочки, развеешься от служебных невзгод.

Я отступил от калитки — будто отстраняясь, будто желая показать, что не хочу иметь с ним что-либо общее. Что-то трудное, копившееся весь день, искало выхода и наконец нашло.

— Ты подлец, — сказал я. — Ты законченный подлец, Дробышев!

— Ну-ну, ребята, без этого, — сказал Венькин приятель и вышел за ограду. Он, видно, сообразил, что разговор только что шел обо мне. — Нашли место счеты сводить!

— Да, да, без личностей, — вставил Венька, обрадованный поддержкой. — Я этого не люблю!

— А шкодить любишь? За спиной шкодить, исподтишка, а потом хвастаться, что за справедливость? Мелкая ты душа!

— Я… мелкая? А сам, не помнишь?

Лицо Дробышева придвинулось ко мне, а руки, наверно измазанные сапожной ваксой, потянулись к моему вороту. Приятель его двинул плечом, вставая посередине, как бы разнимая нас, но это не помогло — Дробышев все тянулся ко мне, наступал. И с быстротой молнии я представил себе, как через секунду мы с ним деремся, катаемся по земле, и пуговицы у гимнастерок с хрустом отрываются, летят в стороны, а на другой день Евсеев смотрит на меня и опять с грустью в голосе говорит: «Нехорошо получилось» или что-то вроде этого, и мне уже нечего, совершенно нечего ему возразить.