Владислав Смирнов-Денисов - Дурман-трава

— Чего это тебя, старик, замкнуло, — услышал Терентий голос Володи Голубева, — на этой Майке, ловит она рыбу и ловит, и черт с ней… Грубая девка…

Терентий слушал затаив дыхание, он еле сдержался, чтобы не кинуться с кулаками на вертолетчика. После возникшей было заминки послышался голос Виктора Бузины:

— А нечего было к ней подъезжать… Она командира чуть на марек не наколола, что ту чавычину. Крута, не дается…

У Терентия отлегло от сердца. «Майка, Майка, совсем ты одна, моя Майка, — подумал он о ней с нежностью, — жаль, что я не с нею, все было бы просто… И никакой дурман меня бы не охмурил».

— Неповадно тебе, Вавачка. Майя — красавица, спору нет, но к брату нашему холодна. Она и подстрелить может. Ты ее лучше не тревожил бы. Да и женка тебе, рябому, Вавачка, зенки выцарапает, не поглядит на твою фуражку… Вот шепну ей…

— Я тебе шепну, — послышался голос Володи, — я те так шепну…

— Ну вот, а говоришь, грубая. Сам-то — какой противный… — Раздался Сашин смех. — Тебе не с нами, а с железкой твоей летучей только и возиться… Противный…

— Да ну вас к черту, пойду я спать в машину. — Володя Голубев неуклюже повернулся и, коснувшись раскаленной плитки, вскрикнул: — О!.. Привязались!..

В сердцах хлопнув фанерной дверью палатки, он вышел. Из ночи слышались его тяжелые шаги и ругань. Заварили еще чайку. Сон сняло. Из темноты выполз Риф.

— Северьяша, может, раздавим твой фуфырек…

— Нельзя. Начальник недоволен будет…

Ступаков скосил глаза к Рифу:

— Когда кончишь бичевать, мужик?.. — И, помолчав, еще спросил: — Сколько лет на Камчатке?

— Здесь уж восьмой, до того был еще в Магадане пару лет. Все никак не оформлюсь в рейс, а без денег опять же смысла нету домой ехать…

— И дети не узнают тебя, бродягу. За все годы небось не навестил…

— Лет шесть тому бывал — не ласково приняли. Моя еще двух короедов завела, без меня ухитрилась — что ж мне теперь там искать?

— Я так и не пойму, кличка у тебя такая Риф-чернявый или имя такое мудреное. Нынче жулики какие-то понанимались! Теля, Коля-колченогий, Сева-Мурло, вот и ты черт-те что…

— Обижаешь, начальник, этим именем меня батя наградил, он в штурманах жизнь провел. Я у него в доме вроде коралла из большого атолла…

— Это как же?..

— А так, Риф и есть Риф, подводная скала…

— Ишь ты — скала, — улыбнулся Северьян и спросил: — А что, в Магадане много бичей?

— Теперь нет, раньше было.

— Тебя за что выгнали с Морфлота? — спросил Нилыч, закуривая папиросу.

— Побил одного гада, вот и списали, того-то тоже списали, да мне не легче. Все визу не дают…

Терентий подсел ближе:

— А воры среди бичей есть?..

— Мало, разве что по бродяжьему делу соврет, а так в основном народ честный.

— Слушай, Риф, а новой семьей не хочешь обзавестись? — спросил Терентий. — Годы идут, ни угла у тебя, ни детей, ни семьи.

Риф задумался и пояснил:

— Спросил я одного так же, как ты, Тереша. Опять же, говорю, заработал ты прилично. Подался бы ближе к югу. Жену толстую завел бы, домик поставил — пятистенок меж виноградных лоз, и нужды б в бродяжьей жизни не стало. Он в ответ: «А если б я на полу, в своем этом пятистенке, поперек порога бы лег? Как думаешь, жена перешагнула б через меня? Или что другое со мной сделала? Подняла бы, говоришь, в постелю теплую уложила. А-а-а, то-то и оно, что не перешагнула… А может, опять же, говорит, хочу я поперек порога в чем есть лежать, об жизни думать. А она мне, толстая жена, думать разве ж дасть? Во-от, о том и речь. На кой же ляд мне такая песня. Уж лучше как есть. Две недельки повеселиться, потом год лежать, думать. Задумчивый я…» — Риф сказал, будто свою сокровенную мысль выдал.

Терентий улыбнулся:

— Весело живешь, Риф.

— Да не тужу… Опять же, если б нас не было, скитальцев, кто б на изысканиях да в тайге лес валил да тебе, Нилыч, канавы рыл? А-а-а, молчишь, то-то… Не всякий за эту работу возьмется…

Риф задумчиво смотрел на свои руки.

— Сколько ж они перевидели-переделали. Да… Теперь к бичам строго. Бомжами стали называть. Кого переловили, а кто и на постоянную работу определился.

— Ладно, я пошел, скоро, видать, и мне на такую жизнь определяться, а то и похуже того… — Василий Нилыч подмигнул Терентию. — Эх, Тереша, тошно на душе, тошно… — Он пожал руку Тереше, Северьяну и вышел из прокуренной палатки. Следом выскользнула Саша-лаборантка.

— Любовь у них, кажись, — сказал кто-то в дальнем углу палатки. — И чего ему тошно…

— У него трое дитяшей в Петропавловске, вот и тошно от измены, — проворчал Северьян. — Эх, я б эту Шурку… выдрал бы нерпячным ремнем. Как она его скрутила — мается мужик, а все ж и такая маета в радость…

Терентий молча слушал Северьяна, и от этих слов и слов самого Нилыча стало ему знобко на душе. «Знал бы ты, Северьяша, причину тоски Нилыча, не то бы говорил, — подумал он и, сунув ноги в сапоги, вышел на воздух. — Эх, Майюшка, что же это со мной сделалось, — прошептал он. — Вор я, хуже последнего бича…»

Вертолет провожать вышли все. Он медленно оторвался от земли и несколько мгновений стоял в воздухе посреди сиренево-розового луга как большая голубая стрекоза над цветком. Из окошка выглянул улыбающийся Виктор Бузина, что-то крикнул, но за шумом двигателя не было слышно даже исступленно лаявших на машину собак.

Терентий подошел к Нилычу с намерением переговорить, но тут же оказался и Северьян.

Вертолет уже уходил за темный хребет, подсвеченный с востока ярким солнцем, когда Нилыч обернулся наконец к ним и необычно для последних дней бодро сказал:

— Северьян остается в лагере, ты, Тереша, на недельку пойдешь на русло правого притока Воровской, поможешь Ирине Северцевой.

Терентий, собравшийся было с духом все выложить Нилычу, замялся.

— А что связь с Петропавловском? — спросил он.

— Погодем. — Нилыч улыбнулся и положил на плечо свою легонькую руку. — Кажется, все образуется. — Он подмигнул бесстрастно смотревшему на Терентия Северьяну.

Ничего не поняв, хотел что-то спросить Терентий, но почему-то передумал, уловив на себе взгляд старика. «Что это с ним? — Глаза Северьяна были необычно жесткими, он видел их такими лишь на охоте, во время скрадывания зверя. — Неужели старик что-то понял и скрадывает его теперь как зверя в тайге», — ужаснулся он.

— Надо бы поговорить, Нилыч, — сказал он нерешительно, все еще глядя в глаза Северьяну. Но Ступаков, игравший в это время с Пыжом, не расслышал. Терентий хотел попросить Северьяна отойти и оставить их с Нилычем наедине, но почему-то под взглядом старика вовсе смутился и только сказал: — Ты чего, Северя?

Северьян, будто очнувшись, неожиданно мягко улыбнулся и, словно читая его мысли, как-то уклончиво ответил: