Илья Девин - Трава-мурава

— Куда поехала, доченька? — услышала Аня совсем рядом шамкающий старый голос. Это спрашивала сидевшая у окна старушка, закутанная в теплый шерстяной платок.

— В Урань, бабушка, — тихо сказала Аня и смутилась — так пристально и ласково смотрели на нее голубенькие глазки старушки.

— А садись-ко вот к окошечку, доченька.

Пуще всего Аня боялась расспросов этой ласковой, доброй старушки, и когда они поменялись местами, то Аня еле слышно сказала «спасибо» и отвернулась к окну.

Поезд шел быстро, мелькали телеграфные столбы, и проволока, поблескивая на солнце, то вверх летела, то падала вниз — будто на качелях.

Мелькнул километровый столбик с цифрой 8. «Только восемь!» — с изумлением подумалось Ане, ведь ей-то казалось, что она уже бог знает как далеко от родного города. И она стала ждать, вглядываясь вперед по насыпи, другого столбика. Вот он пролетел за окном…

Аня и не заметила, как прошло грустное оцепенение первых долгих минут, ей уже хотелось говорить, и она поглядела на старушку — может, и она едет в Урань? Но старушка, свесив голову на грудь, дремала. А напротив сидел пожилой мужчина в кителе и читал газету. И Аня опять стала смотреть в окно, на густую, ровную зеленую ленту лесополосы. А когда полоса на мгновение обрывалась, то был виден широкий зеленый простор, перелески, а дальние холмы синели в знойном солнечном мареве. Где-то вот в таком же раздолье, среди лугов и лесов, ждет Аню и село Урань. В детстве она часто и подолгу жила у тетки в деревне Мордовская Козловка, а потом, бывало, ездила к ней и на каникулы, и теперь, воображая Урань, Аня невольно представляла эту таинственную Урань маленькой Козловкой с зелеными травянистыми проулками, с вековыми высоченными ветлами. И какое-то странное убеждение, что и в Урани она будет жить под опекой такой же доброй и заботливой женщины, как ее тетка, совсем успокоило Аню.

Тут она услышала песню — тонкий детский голосок. Сначала и не поняла, откуда доносится этот голосок: то ли из-за окна, то ли здесь где-то поют, в вагоне. Аня прислушалась. Нет, голосок звучал здесь, где-то в дальнем конце вагона. Слов нельзя было разобрать, но сам напев был такой щемяще-тоскливый, жалобный!..

Старушка очнулась, с минуту вслушивалась в этот голосок, скорбно вздохнула и прошамкала запавшим ртом:

— Ох-тя, горе ты горькое, сиротинушка!..

А мужчина напротив еще выше поднял газету, словно хотел укрыться за ней и не слышать ни детского дрожащего голоска, ни вздохов сердобольной старушки.

Ане тоже не в диковинку были просящие подаяния калеки, она их видела в Саранске: на улицах, на базаре. Иные просто сидели на тротуаре у стены, вытянув деревяшку, какая у них была вместо ноги, или выставив напоказ синий обрубок руки, иные же ходили по улицам и по дворам с шапкой и гнусавили песню. И всех этих несчастных людей Ане до слез жалко было, но не могла она и преодолеть какого-то досадного чувства, и когда бросала в шапку монетку, то мимоходом, боясь поглядеть в грязное, заросшее щетиной, тупое и застывшее лицо пьяницы. Здесь же пел ребенок, детский чистый голосок с какой-то тоскливой надеждой раздавался в притихшем вагоне:

Это пел мальчик лет восьми, не больше, видна была только его белая кудрявая головка. А за мальчиком, положа ему на острое плечико огромную грязную руку, шел, волоча ноги, очень высокий мужчина с угловатыми вздернутыми плечами. И какой он показался страшный! Круглые, как дырки, глаза закачены под лоб, длинное лошадиное лицо перекошено точно судорогой.

— Господи помилуй, — прошептала старушка и стала быстро креститься.

А мальчик, опустив головку, пел свою печальную песенку. Пусть у тебя нет рук, нет ног, я принесу тебя на своих руках, как ты меня носил маленького до зыбки. Я принесу тебя в свой дом, к своему роду-племени, буду кормить тебя из серебряной ложечки, поить из липового ковшика. Ты забудешь свои болезни, вместо рук у тебя вырастут крылья, легче хмеля почувствуешь душу.

Вот какая была эта песенка.

У Ани першило в горле, газета в руках мужчины вздрагивала, а старушка не стерпела слез и щепоткой собирала их на глазах, шепча:

— Господи, царица небесная, кормилица наша!.. — И потянулась к мальчику: — На-ка, маленький, на-ка, умненький!

И мальчик, быстро, робко оглянувшись на высокого мужчину с закаченными под лоб глазами, несмело взял из старухиной руки кусочек сахара.

— И ты еще тут, сыч долговязый, — сердито вдруг сказала старуха и недобро взглянула на высокого мужчину. — На, да не отбирай у малого. — И сунула в его большую черную лапу кусочек сахара.

Мужчина криво ухмыльнулся, прохрипел «спасибо» и бросил сахар в рот, как таблетку, и коротко хрустнул.

— Не ругайся, мамаша, — сказал он, глядя, однако, с наглой просьбой на смутившуюся Аню. Мы калеки, на войне пострадамши…

— Знаю я тебя, калеку, — пробормотала старушка. — Дрова бы на тебе возить…

Мужчина хрипло хохотнул и, опять закатя под лоб глаза, толкнул мальчика дальше.

опять запел мальчик слабым дрожащим голоском.

— Это кто, бабушка? — спросила Аня, когда песня стихла, — должно быть, мужчина с мальчиком перешли в другой вагон.

— Да Келда Васька, — сердито ответила старуха, — живет как клоп, вот и прозвали его келдой — чужую кровь сосет. Шляется по поездам уж который год, потешает народ, попрошайка.

— А мальчик — сын его?

— Да какой сын! Подобрал сиротинушку, вот и таскает с собой — маленькому-то хорошо подают. Ох, господи, царица небесная, — вздохнула горько старуха, перекрестилась и замолчала.

Выходить Ане нужно было на станции Ховань, а оттуда до Урани добираться пешком или на попутных подводах.

В Ховани на вторых путях стоял военный состав с укрытыми брезентом пушками на платформах, а около вокзала толпились солдаты, весело играла гармонь, слышался молодой радостный смех, шутки, а один из бойцов с серьезным и озабоченным видом выкрикивал сошедшим с поезда людям:

— Из Урани никого нет?

Но никто ему не отозвался. И уж, кажется, с последней слабой надеждой он крикнул:

— Граждане, кто на Урань?

— Вот мне нужно в Урань, — сказала Аня.

Боец круто повернулся к ней и посмотрел на нее с недоверчивым удивлением. В руках у него был треугольник письма.

— Я, красавица, ураньских жителей ищу, а ты вреде не наша, — сказал солдат с улыбкой.

— А мне гуда попасть надо, — ответила Аня, покраснев под пристальным, изучающим взглядом красивого, чернобрового парня.

— Ну-у-у! — деланно изумился он. — К кому же ты едешь?

— Направили на работу.

Парень широко заулыбался и оглядел Аню с ног до головы. На Ане было легкое платье без рукавов, босоножки на ногах.