Илья Девин - Трава-мурава

— Эй, сват, куда идешь?

— В церковь!

— Чего там у тебя?

— Да хлеба пуда два приходится, все никак не могу получить.

Вы уже поняли, читатель, что церковь стала колхозным амбаром.

Разумеется, в Урани есть все, что необходимо для человеческой жизни: школа, чтобы дети учились грамоте, магазин, где продают необходимый товар, довольно, правда, скудный по теперешнему времени, хотя ураньцы помнят и другие, изобильные времена довоенной поры. Есть и колхозный клуб, есть, конечно, и правление колхоза, а власть осуществляет сельский Совет во главе с председателем Аверяскиным. Все есть в Урани. Вот только нет медицинского пункта. Как-то уж так получилось, что после того, как взяли на войну старого фельдшера, в село забыли прислать нового, и хотя Аверяскин иногда и «поднимал» этот вопрос на сессиях, все оставалось по-прежнему, а когда в прошлом году от молнии сгорел столько лет пустовавший домик медпункта, он перестал и поминать об этой нужде. Да и то сказать, люди каким-то образом привыкли обходиться без медика, в селе развелось много своих бабок-знахарок, а если случалось что-нибудь серьезное, то запрягали лошадь и везли больного на станцию в Ховань. И казалось, что так будет и дальше. Однако приехала Аня, и новость с удивительной быстротой распространилась по всему селу.

Правда, надо сказать, что, как и всякая новость, слух о ней претерпел в своем хождении по селу удивительные превращения. Из фельдшерицы Аня превратилась во врача, — именно так почему-то говорили про нее по улице Гибаловке. По улице же Сиркурне, то есть Старой улице, «рузаву» называли доктором. Когда же слухи эти сошлись ранним утром к дому Ивана Филипповича Аверяскина, председателя сельсовета, то получалось уже так: «В Урань приехали доктор, врач и фельдшерица». И новость эта весьма озадачила Аверяскина.

«Комиссия!» — сверлило у него в голове, точно бурав, это страшное слово.

«Зачем же они приехали? — раздумывал он, поспешая в Совет гораздо раньше обычного своего часа. — Заразных больных вроде не слышно… Не иначе какой-нибудь мерзавец сочинил жалобу… Ну, узнаю, накручу хвоста подлецу!..»

Ничего хорошего не мог ждать Аверяскин от комиссии, пусть даже и санитарной. Он отлично знал, что любая комиссия зря не приезжает. И еще он знал, что любая комиссия чего хочет найти, то и найдет, а виноватый будет всегда он, Иван Филиппович Аверяскин.

У сельсовета уже толпился народ, человек пять. Аверяскин, делая сердитое, грозное лицо и не отвечая на «здравствуйте», остановился на ступеньке крыльца и сказал сверху:

— Чего ходите?

Вперед тотчас выступил маленький старик с белой реденькой бородкой.

— Э… э… — сказал старик, мигая светленькими глазками без ресниц. — Как же, Иван Филиппович, все с тем… это, сам знаешь.

— Много вас, а я один, — обронил Аверяскин.

Это был дед Туча, Аверяскин знал хорошо, что старик хлопочет о пенсии за пропавшего без вести сына, но ведь если потакать каждому в его хлопотах, то и работать некогда будет не только ему, Аверяскину, но и самому райисполкому — ведь сколько теперь таких вот стариков, старух и всяких вдов!.. Нет, потакать нельзя. Но тут Иван Филиппович вспомнил о комиссии и сказал старику помягче:

— С секретарем приготовь свои бумаги, а я потом посмотрю.

— Так ведь это самое, Иван Филиппович, милушка! — оживленно засуетился дед, норовя вплотную подступить к Аверяскину. — Секретарь-от твой… Без тебя, говорит, не будут делать. Ты бы, милушка, приказал ему!

— Ладно, прикажу, — помолчав, согласился Аверяскин и, поглядев на остальных, сказал: — А с вами потом, сейчас срочные дела. Комиссия приехала, — добавил он.

И люди согласно закивали и отступили на шаг, словно и в самом деле поняли всю важность такого факта, поняли точно так же, как понимал это и сам Аверяскин.

Войдя в помещение, Иван Филиппович потянул носом воздух, сморщился и крикнул:

— Егор!

И тотчас из-за печки отозвалось тонким фальцетом:

— А! Здеся я, здеся!

Это был сторож Егор, как это значилось в сельсоветской штатной бумаге. Впрочем, он был и сторож, и посыльный, и истопник. Он подметал полы, носил воду и вообще исполнял все приказания Аверяскина. Егор и жил здесь, в сельсовете, как в своем собственном доме. Впрочем, своего-то дома у него и не было. Спал Егор за печкой-голландкой на топчане, а все имущество его помещалось в мешке, который, чтобы его не съели мыши, висел в углу, загороженный связкой красных флагов. Никто в селе не помнит Егора иным — молодым, например, парнем или мужиком-крестьянином. Кажется, какой он есть теперь — безбородый, с розовенькими, как печеное яблоко, щечками, старичок, таким и всегда был. Да и сам он не знает, сколько ему лет. Бывает, найдет на него веселое настроение, и спросит он у секретаря Захарыча: «Посмотри-ка в своей книге, который мне год?» И когда Захарыч, полистав книжку для блезира, скажет: «Семьдесят пятый», Егор весело засмеется и, довольно покачав головой, скажет своим тонким голоском: «Да, хорошие годики». Обычно днем Егор сидит на лавке у порога или на крылечке, и если идет какой-то человек в сельсовет по своему делу, то спрашивает у Егора: «Сам-то на месте?» И Егор, оглядев человека и оценив про себя важность его, отвечает: «Подожди, занят» или «Сейчас доложу». Есть у Егора с Аверяскиным один секрет, который доставляет им обоим много приятных минут. В сельсовете, как войдешь, по левую руку стоит скамейка, а на скамейке — два ведра с водой. Одно — обыкновенное ведро, а другое — красное, с белыми буквами «ПИ» — пожарный инвентарь. В этом ведре Аверяскин и сам Егор моют руки. Вот приходит какой-нибудь посетитель, и захочется ему попить воды, он и спрашивает, можно ли. А Егор отвечает: «Пей, пей, не жалко». А красное ведро стоит с краю, вот из него обычно такие жаждущие и пьют. А уж когда начальство из района, Егор это красное ведро сразу убирает — не дай бог!.. Правда, для Егора нет выше начальства, чем Иван Филиппович Аверяскин, хотя точнее будет сказать так: не начальство Аверяскин для Егора, а будто бы отец родной. Именно так он и думает об Иване Филипповиче долгими ночами. Егор хорошо знает, что грозный вид, который иногда напускает на себя Иван Филиппович, это такая же необходимая принадлежность человека, облаченного властью, как и печать для сельсовета, — ведь что же такое будет сельсовет без печати?!

Вот и теперь, когда он лежал на своем топчане за печкой и с ласковой улыбкой на лице созерцал на почерневшем потолке отблеск утреннего солнышка, тоже думал об Аверяскине, представляя себе, как Иван Филиппович дома пьет чай, как одевается и выходит за ворота на улицу… Однако оклик: «Егор!» застал его врасплох. Впрочем, Егору недолго было собраться и предстать перед Иваном Филипповичем. Он тотчас живо выбрался из-за печки и с улыбкой смотрел на Аверяскина, ожидая приказаний.