Илья Девин - Трава-мурава

— Куда рузаву-то везти? — услышала Аня, как один мальчик спросил у другого. И она вспомнила о письме.

— Ребята, знаете ли, где живет Качанова Вера? — спросила она.

— Знаем, как не знать, — важно сказал старший.

Улочка, в которую повернула подвода и где они сейчас медленно ехали, была удивительно зеленая, травку словно нарочно подстригли — до того она была ровна и густа. Даже тележная колея была едва заметна. И все Ане на этой улочке показалось необыкновенно милым — точь-в-точь как в Козловке! И одного теперь хотелось ей — чтобы Вера Качанова, к которой она ехала, жила на этой улице. И правда, лошадь вскоре свернула в сторону, телега почти вплотную подкатила к маленькому, ровно и высоко стоявшему домику с тремя окнами на улицу, среднее окно было раскрыто, белая занавеска качалась там от ветерка.

— Эй, Варакай [1] Варакай — обращение младших к старшим по возрасту женщинам; акай — тетя. ! — громко крикнул в это окошко мальчик. — Рузава тебя спрашивает!

Скоро на крылечке показалась молодая светловолосая женщина, сбежала по ступенькам, громко ступая босыми ногами, и вдруг остановилась, как наткнулась на что-то, вопросительно и тревожно глядела на Аню, на белый треугольник письма в ее руке.

— Встречай гостей, Варакай! — весело крикнул мальчик и тронул лошадь. Телега покатилась, мальчики теперь оглядывались на растерявшуюся Веру и Аню с чемоданчиком и смеялись чему-то.

— Вы ко мне? — несмело спросила Вера, с трудом отводя взгляд от конверта. — Заходите в дом…

— Письмо для вас, вот… — сказала Аня по-мокшански.

— Мне?! — с удивлением воскликнула Вера. И отчего-то вдруг смутилась, в серых глазах затрепетал радостный и беспокойный блеск.

— Да, — сказала Аня. — Вот написано: «Качановой Вере Ивановне».

— Правда! — улыбнулась, Вера. — Это я. — И оживилась, засуетилась возле Ани, взяла ее чемоданчик, потащила в дом: — Заходи, заходи, не бойся! Ой, да не снимай, не снимай туфельки, у меня все равно не мыто!..

Но в сенях, в самой избе было все чисто, на желтом некрашеном полу лежали домотканые пестрые половички. Усадила Аню на широкой лавке у стола и сама села рядом, бросила руки в колени, а в глазах так и плескалось радостное нетерпение.

— Я из Саранска еду, работать сюда к вам направлена фельдшером, а в Ховани на станции мужа вашего встретила…

— Вай! — вскрикнула Вера.

— Да вы не пугайтесь, — продолжала Аня. — Ваш Борис жив-здоров, просил вот передать письмо, тут, наверно, все и написано.

Вера осторожно взяла конверт.

— Правда, — сказала она с робкой счастливой улыбкой, читая адрес, — его рука!.. — И заплакала.

— Да что же плакать-то, — сказала Аня, — радоваться надо.

Утерев сияющее, заплаканное лицо фартуком, Вера дрожавшими пальцами развернула конвертик.

Аня заметила, что письмо было коротенькое, на одну страничку размашистых, крупными буквами написанных слов, однако Вера, то и дело утирая слезы и нос, всхлипывая и улыбаясь, читала очень долго. И забыла, кажется, обо всем на свете. Она даже не услышала, как в избу вошла женщина, быстрым цепким взглядом стрельнула по Ане, по письму в Вериных руках и стала креститься, шепча невнятно слова молитвы.

— Что, сазорняй? [2] Сазорняй — сестренка, обращение старшей женщины к младшей. Какие у тебя вести? — наконец громко сказала она и подошла к Вере.

— Ох, Алдакай [3] Алдакай — тетя Алда. , письмо от Бориса получила!

— Ну вот, — строго сказала женщина, — говорила ведь я тебе, что не врут покры [4] Покры — гадальные кости. у Парасковьи, — И пристально, испытующе оглядела Аню. — А это что за гостья у тебя? — спросила она Веру по-мокшански.

И Вера, отчего-то смутившись и отведя глаза, торопливо объяснила, кто такая ее гостья, зачем она приехала в Урань и как встретила Бориса на станции. А женщина, поджав губы, сверлила Аню холодными, недобрыми глазками.

— А как это рузава узнала твоего Бориса? — спросила вдруг женщина у Веры и покачала головой. — Тут чего-то не так.

— Да что ты, Алдакай, как не так, вот ведь письмо!

— Письмо! — хмыкнула Алда и перекрестилась. — Убереги тебя бог от таких почтальонов!

Аня отвернулась к окну, смотрела на улицу и молчала. Ее принимают за русскую, ну и пусть. Эта Алдакай готова ее съесть глазами, но ничего не выйдет у этой злючки. Пускай думает, что я не понимаю, что она плетет, потом я на все ей отвечу сразу. Так решила Аня. Ей отчего-то показалось, что эта Алдакай имеет над Верой какую-то злую, недобрую власть, которой Вера тяготится. Ну что ж, Аня приехала в Урань не на один день. Кроме юго, тот солдат Борис сказал ей, чтобы она остановилась на жительство у Веры…

Алдакай между тем продолжала тихим и повелительным тоном выговаривать Вере по-мокшански:

— Ты забыла, как к Тарычевой Глебихе приезжала такая же глазастая рузава с накрашенными губами и сделала Глебиху вдовой при живом муже? Помнишь? И эта такая же, разве я не вижу?

— Вай, Алдакай, да что ты такое говоришь! — несмело воскликнула Вера.

— Я знаю, что говорю, сазорняй. Смотри и ты не попадись.

— Да что смотреть-то? — не выдержала Вера послушного тона.

Должно быть, эта внезапная непокорность Веры была непривычна Алдакай, и она проговорила глухо:

— Плачешь ты сейчас от радости, да как бы потом не плакать тебе от горя! — И отошла к печке, остановилась в скорбном молитвенном молчании, зашептала что-то быстро и неразборчиво.

Вера опять читала письмо, на глазах ее опять навернулись слезы, но вся она так и светилась счастьем.

— Пойду я… — сказала Аня.

— Вай! — воскликнула Вера, отрываясь от письма. — Сиди, сиди, куда ты пойдешь! Сейчас поешь, отдохнешь с дороги! А на нее не смотри, — добавила она, — это тетка моего Бориса, она такая…

— В сельсовет бы надо…

— Да уж какой теперь сельсовет! — решительно возразила Вера — Утром завтра и пойдешь, у нас в Урани все дела утром делаются, а сейчас вот умывайся давай да садись за стол, есть будем.

И пока Аня умывалась в углу под рукомойником, пока вытиралась поданным Верой вышитым полотенцем, она чувствовала на себе косой пристальный взгляд Алды. Но эта женщина, молчавшая, с сурово поджатыми губами, уже не пугала ее. Да и Вера, кажется, уже не обращала на нее внимания, и когда они с Аней сидели за столом и ели картошку с солью, запивая ее жиденьким чаем, то все время пересматривались и улыбались друг другу, а Вера который раз просила рассказать, как бегал Борис на станции, и что кричал, и какой он был, да в чем.

— Да куда он поехал-то, не пишет разве? — спросила с раздражением Алда.

И Вера весело ответила ей, как от мухи отмахнулась:

— Пишет, Алдакай, пишет! Далеко едут, да скоро обратно!

— Ну вот, — проворчала Алда, — дальняя дорога и выходит. — И добавила важно: — Говорила я тебе, не врут покры у Парасковьи!