Илья Девин - Трава-мурава

Так что волей-неволей пришлось писать ходатайство сельсовета уполминзагу В. П. Петрушкину.

На этой же сессии хотели было дать корову и члену актива Прохору Нефедкину и начали его укорять, что он держит двух коз и козла. Но Прохор наотрез отказался, обидевшись, что его приравняли к «бескоровным колхозницам».

— Ты решаешь остаться бескоровным, товарищ Нефедкин? — приступил к нему председатель Совета Пивкин, потому что потерял терпение уговаривать Прохора.

— Да, — сказал Прохор. — Я решаю остаться бескоровным колхозником, товарищ Пивкин.

Пивкин побелел лицом, погрозил Прохору толстым и кривым, как сучок, пальцем и сказал:

— Ну погоди у меня, Нефедкин! Я тебе тоже смажу картину!..

Но Прохор даже не осердился. Он взял шапку и ушел с сессии домой и до вечера сплел еще одну корзину, — хороша будет на продажу, если даже за рублевку.

А кроме этого разве мало еще забавного случилось в Урани этой чудной осенью! Осень — тут и говорить нечего — была и в самом деле хорошая — теплая и сухая, и картошку выбирать было одно удовольствие. На задворье, на картофельных грядах с утра до вечера дымят пахучие тихие костры, и все, кто может ходить в доме, все там, возле этих костров: и старики, и ребятишки. Да и отец с матерью норовят увильнуть от бригадирского наряда и остаться дома. Как хорошо-то распрямить спину, увидеть вскопанный ряд с крупной, желтой и ровной, как на подбор, картошкой, густо усыпавшей землю!.. Просто и глазам не верится, что экое диво выросло на твоей земле. И откуда взялось? Ведь прошлой осенью какое было горе — как горох, наросла картошка, да, как горох, а выжженная солнцем земля казалась мертвым прахом. А нынче! И откуда у земли такая сила взялась?! И мнет Иван Шанявай в горсти свой землю, рассматривает, нюхает даже и удивляется, что ничего нет, никакого секрета — земля как земля, серая, песчаная… Но может быть, и не в земле секрет, а в небе, с которого нынче шли такие обильные и, главное, такие уместные дожди: когда надо, тогда и идет, а когда и не очень нужен, когда сено высохло, тогда и не идет. Может, в небе секрет? — и, задрав голову, смотрит Иван Шанявай в небо. Но и там вроде бы не видно никакого особого секрета: небо как небо, облака белые, солнышко светит…

— Эй, Иван! — кричит со своей палестины сосед Ефим Ликинов. — Чего там увидел?

Но что сказать на это? Ничего на этот вопрос не может ответить Иван своему соседу Ефиму Ликинову, потому что никаких чудес не усмотрел Иван в небе.

Впрочем, вон и сам Ефим задрал голову — может быть, он чего-нибудь там углядит? Но Ефим Ликинов не секрет плодородия высматривает в небе, Ефим секрет этот знает, а послышался ему в небе самолет. Однако сколько ни всматривается Ефим в синие окна между белыми облаками, нигде не видит самолета. Что за напасть! Ведь где-то рядом поет, а не видно. И Ефим, приподняв шапку, ловит ухом звук мотора. И тут он понимает, что никакой это не самолет, а эмтээсовский трактор пашет поле за фермой. Вот оно что! И, обернувшись к дочери своей Лизе, которая приехала из Сенгеляя помочь родителям с картошкой, да не одна приехала, а с черноглазой внучкой Катенькой, и вот Ефим Ликинов, поглядев на дочь свою Лизу, которая за баней на солнышке устраивает спать в кроватке Катеньку, а также и его, Ефима Ликинова, внучку, вот видя все это и слыша звук трактора, пашущего поле за фермой, хочет Ефим Ликинов крикнуть Лизе: «Слышь, дочь, наш-то Щетихин как орудует! Ну, я ведь говорил, что будет толк из парня!..» Да так бы Ефим мог крикнуть, что не только бы сосед Ванька Шанявай услыхал, а в Сенгеляе бы услыхали!.. Может быть, никто в семье так не рад случившимся переменам в судьбе тестя Щетихина, как сам Ефим. А что касается той самой «Рощи», из-за которой у Щетихина стычка получилась с секретарем райкома, так про нее уже и лесхоз забыл, а колхоз не в силах уже справиться с зарослями ивняка, ольхи и березы, перевел «Рощу» в графу «залежи».

А хороша осень, хороша!..

Ефимиха с Лизой, убаюкавшей Катеньку, идут выбирать картошку.

— Ну ты наворочал, — сердится для порядка Ефимиха, видя вскопанную землю, густо усыпанную желтой ровной картошкой. — Это все разве выберешь скоро? Вот наворочал, нам до вечера не управиться!..

— Ничего, было бы с чем управляться, — говорит Ефим.

Он сидит на перевернутом вверх дном медном ведре и курит в ожидании, пока жена и дочь наберут мешок картошки. Потом он завалит этот мешок на тачку и покатит, а широкое деревянное колесо оставит на вскопанной земле широкую лоснящуюся ленту. Ефим протолкнет тачку широкой задней калиткой во двор, подкатит к избе, к раскрытому в подпол оконцу, куда вставлен лоток, развяжет завязку на мешке и, поднатужившись, кувырнет мешок на этот лоток. Картошка с дробным стуком покатится по доске в темную прохладу подполья и, уже сухая и здоровая, успокоится там на зиму. Ефим бросит мешок обратно на тачку, возьмет на завалинке уголек и поставит на стене отметинку, а потом еще для верности и сосчитает: сколько всего накопано получается мешков и сколько еще, судя по площади, может накопаться. Получается, хорошо — мешков сто пятьдесят нынче они нароют! Да, не помнит еще, пожалуй, Ефим такого богатого урожая, нет, не помнит!..

А на обратном пути, выкатив из калитки тачку, Ефим обязательно подойдет к кроватке и посмотрит на спящую в ватном городском одеяле внучку. Спит! И хочется Ефиму подоткнуть одеяло, да оно такое чистое, такое красивое, а руки у него такие большие, такие корявые, да черные от земли пальцы, что и тронуть одеяло опасно. Вот только если за кроватку подержаться, которую, впрочем, сам и делал для своей дочери Лизки. И от сознания, что как все чудно и хорошо в этом мире нынешней осенью, Ефим крякнет только и нахмурит брови, чтобы не увидела жена, что Ефим сияет, как медный самовар. Нет, негоже серьезному мужчине ни с того ни с сего скалить зубы, нет, негоже.

Потом, прикатив тачку, он опять возьмется за лопату, но не сразу начнет, нет, не сразу, но с минуту постоит, осматриваясь и замечая все: у Ивана дело как подвигается, у Матрены Пивкиной… А вон и Проска вылезла с лопатой — тоже картошки захотела. А дымки на задах Урани курятся, курятся, и какой хороший от них идет дух над землей!

Было, о чем в эту осень побеседовать в сумерках и старухам. Соберутся возле какого-нибудь дома на лавке, а места не хватит, и со своими табуретками, и вот разговору!.. До девяти, до десяти часов — только платки белеют в темноте. Все новости, какие случились на белом свете, можно здесь услышать. Про Урань, про жителей нашей Урани и говорить нечего. И не то чтобы какие-то слухи или наветы, нет, нет, одна чистая правда. В самом деле, разве не правда, например, то, что учителка Валентиновна, та самая Валентина Ивановна, которую уже вся Урань видела в женах у веселого и шумного парня Семки Кержаева, та самая Валентиновна укатила насовсем в город Пензу и вышла там замуж за офицера!