Илья Девин - Трава-мурава

Аня уже хотела повернуть обратно, как вдруг увидела на завалинке под окошками странную девочку лет восьми — серое лицо, большие грустные глаза, большой живот и тонкие голые ножки. Она явно была больна. Девочка равнодушно смотрела на Аню, и Аня вздрогнула под этим немигающим взглядом, постояла, оглянулась зачем-то, но никого поблизости не было.

— Чего у тебя болит? — тихо спросила она, подойдя ближе.

— Хлеба хочу, — прошептала девочка и шевельнула ручками, словно хотела протянуть их.

Конечно, Аня слышала о том, что когда люди долго недоедают, у них делается кожа серой, а живот непомерно большим, и давно, в начале войны, ей пришлось видеть на вокзале в Саранске ребят, которых привезли из Ленинграда. Но тот голод, все те военные несчастья связывались в ее сознании с фронтом, с фашистами, а теперь-то этого ничего не было, не было ни фронтов, ни войны, фашисты разбиты, на земле мирная жизнь, люди радуются этой мирной жизни, и эта восьмилетняя девочка тоже скоро поправится. Аня уверена, что здесь, в селе, где на полях растет хлеб, где есть коровы, которые дают молоко, иначе и быть не может. Надо только немножко потерпеть.

— А мама твоя где? — спросила Аня, опускаясь перед девочкой на корточки.

— Нету мамки, — спокойно сказала девочка, глядя на Анино платье. — Умерла мамка.

— А папа? — спросила опять Аня.

— Папка на фронте погиб, — так же спокойно, равнодушно ответила она.

— А с кем ты живешь?

— С Федькой.

— Это твой дядя?

— Нет, мой братик.

— Сколько ему лет, Федьке?

— Пятнадцать, — тихо сказала девочка — она никак не могла отвести взгляда от Аниного платья.

— А где он сейчас?

— Они с Мишкой на станцию ездят, коноплю туда возят.

Аня вспомнила вчерашних мальчиков, с которыми ехала сюда, в Урань. Значит, один из них старший брат этой девочки.

— Может, он хлебца привезет, велел его ждать, вот я и жду, — сказала девочка и посмотрела вдоль улицы.

— А еще кто-нибудь есть у тебя?

— Бабка, — сказала девочка, — да она не ходит, на печке сидит. Может, умерла, — добавила вдруг она тихо.

— Как — умерла? — удивилась Аня. — Что ты такое говоришь?

— Это она сама так говорит, — сказала девочка и вдруг улыбнулась. — Помру, говорит, скоро.

Аня вздохнула с облегчением и тоже улыбнулась.

— Ну, это так просто говорят!..

— Говорят, — тихо согласилась девочка и опустила белую, давно не мытую и не чесанную головку.

Аня постояла молча, порылась в сумочке своей, но там ничего съестного не было, и она это сама знала, конечно, но, может быть, каким-то чудом мог там оказаться кусочек сахара или конфетка!.. Но ничего, кроме документов, носового платка, заколок для волос, лент и всякой подобной мелочи, в сумочке не было.

— Я к тебе еще зайду, — сказал Аня виновато.

— Ладно, заходи, — ответила девочка, подняв голову и глядя на Аню все такими же неподвижными большими глазами. — Скоро Федька придет, — добавила она.

Старик в пилотке, который недавно подметал у сельсовета, теперь сидел на крылечке и свертывал из клочка газетки папироску. Аня решила, что председателя все еще нет, и хотела уж пойти дальше, как старик окликнул ее:

— Эй, гражданка! — И махнул ей рукой, чтобы подошла.

— Товарищ председатель пришел, — сказал он, когда Аня подошла. — Иди, тебя ждет. — И подвинулся на ступеньке, давая ей дорогу.

В просторных сенях, в самой комнате, куда она вошла, полы были вымыты, еще мокры и темны, и от них веяло прохладой. По голым бревенчатым стенам висели большие красочные плакаты и лозунги, от которых у Ани зарябило в глазах. В углу, под портретом Сталина, сидел за столом мужчина в белой кепке, и Аня догадалась, что это и есть председатель сельсовета.

— Здравствуйте, — сказала Аня от порога. — Фельдшером послали меня в ваше село…

Председатель, подозрительно наблюдавший за ней из-под козырька, вдруг поднял голову и заулыбался с каким-то горьким недоумением, а другой мужчина, возле стола которого стояли костыли, крякнул и стал крутить папироску.

— Вот мое направление, — поспешно добавила Аня, думая, что ей не поверили.

Председатель взял бумаги и стал читать. Читал он долго, каждое слово, должно быть, по нескольку раз, словно и в самом деле все еще не мог поверить в то, что эта девушка — фельдшер, что и бумаги это ее. Потом он сказал:

— Ну что же, очень хорошо. — И помолчал, со значительной строгостью глядя на нее. — Давай, товарищ Преснякова, приступай к исполнению своих обязанностей.

— Я понимаю, — сказала Аня и смутилась, покраснела, потому что тот человек, закуривший огромную «козью ножку», откровенно чему-то улыбался. — Да только где? Я слышала…

— Да, — перебил ее руководитель строго. — Медпункта у нас пока нет, это верно, но придется преодолевать временные трудности, придется… э… — Он тоже глянул на улыбающегося человека с папироской и нахмурился, — Придется в частном доме поработать, — добавил он и, видимо, ждал не то одобрения, не то возражения от курившего. Но тот, пуская клубы махорочного дыма, все чему-то улыбался.

— А жить мне где? — тихо спросила Аня.

— Жить? Жить тоже, конечно, в частном доме, это мы найдем. Ты где остановилась?

Аня сказала.

Председатель даже крякнул с досады при имени Веры Качановой. «И чего это он?» — подумала Аня.

— Ну вот, там и будешь жить, — сказал председатель. — Изба у Веры большая, места вам хватит.

— Но у нее скоро муж вернется.

— Вернется! — хмыкнул председатель. — Когда вернется, тогда что-нибудь подыщем.

— Она… она в положении, — сказала Аня, и лицо ее вспыхнуло.

— Э-э-э!.. — Председатель опять строго и вопросительно поглядел на человека с папироской. — Захарыч, ты что думаешь?

— Не поместить ли нам товарища Преснякову, — медленно сказал Захарыч, — к Цямкаихе?

— А что! — воскликнул председатель. — Хорошая мысль! — И тотчас громко и повелительно крикнул: — Егор!

Вошел тот самый старик в пилотке.

— Слушаю, Иван Филиппович.

— Отведи товарища Преснякову к Цямкаихе, пусть примет на квартиру.

— А комиссия? — заикнулся было старик.

— Иди! — махнул он рукой с раздражением. — И чтобы у меня все как положено.

Шли долго, с полчаса. Солнце пекло Ане в затылок, хотелось пить, к тому же старик еще мучал ее вопросами, и надо было отвечать, кто она да откуда, где отец да мать. Потом неутомимый Егор начал рассказывать о каком-то Иване Филипповиче, и Аня с трудом поняла, что это и есть председатель Совета.

— Он так-то добрый, ты не бойся, а что строгость, так это он напускает, ничего, бог с ним. Без строгости как же, ответственный все же пост…

И Ане уже казалось, что давно они прошли нужный дом — старик и не заметил за болтовней. «Хорошо бы здесь», — загадывала она, завидев хороший и большой дом, где, как она думала, и жить ей можно, и для медпункта место найдется. Но Егор проходил мимо, и Аня едва удерживалась, чтобы не спросить: не здесь ли живет Цямкаиха?