Александр Золототрубов - След торпеды

— Может, и сделаю… — с хрипотцой в голосе отозвался Егоров.

Он взял гитару и хотел было подняться в кубрик, даже шагнул к трапу, но вернулся, положил ее в угол и поднял скомканную листовку. Присел к столу, разгладил ее и стал читать. Действительно, в листовке рассказывалось о мотористе торпедного катера мичмане Михаиле Егорове. Листовка была датирована июнем сорок третьего года и заканчивалась такими словами:

«Товарищи моряки! Равняйтесь на героев войны, таких, как мичман Михаил Егоров. Рискуя своей жизнью, он спас корабль, был ранен, но боевой пост не покинул. Слава ему, бесстрашному и отважному!..»

«Вот тебе и отчим, — подумал матрос. — А мне не рассказывал об этом. Надо сходить в музей флота, сфотографировать листовку и послать ему. Может, он ее и не видел».

Наверху звякнул люк, и в проеме показался мичман Капица. Матрос мигом спрятал листовку. Мичман спустился в пост, хитровато сощурил глаза:

— Зачем приходил командир?

— Так… — уклонился матрос от прямого ответа. — Со мной беседовал…

— О чем, если не секрет?

— О том же, товарищ мичман…

— Я вас не понял.

— Командир сказал, что в дозоре ставить меня на вахту не будет.

— Так, так. — Мичман помолчал, потом собрался уходить. — Я пойду к замполиту, потолкую с ним. А гитару — Капица строго посмотрел на матроса. — Чтоб ее тут не было! Убрать…

Разговор с матросом Егоровым терзал Маркова. Он встал, прошелся по каюте. Как же тебя, голубчик, ставить на вахту, если ты можешь подвести? Нет, хоть и не уважаешь ты меня, но от своего я не отступлюсь. Мичману, кажется, тоже надо всыпать, что не требует от тебя по всей строгости. Ишь ты, музыкант! — Марков посмотрел на часы. — Хочет на берег — пусть идет. Акустика я найду на другом корабле».

— Вы отдыхаете, Игорь Андреевич? — раздался за дверью чей-то голос. Дверь чуть приоткрылась, и Марков увидел боцмана.

— Заходите.

Боцман неуклюже одернул китель, тронул ладонью усы и заговорил о том, что надо бы подписать документы на получение имущества:

— Пора красить каюты. Белила не получены. Кончился пеньковый трос…

— А что у вас утром было с матросом Егоровым? — прервал боцмана командир.

— Да так… — смутился боцман.

— Ну?

Боцман сказал, что матрос взял лак для боевого поста, а сам покрыл им гитару.

— Опять гитара? — Марков едва не выругался.

— Хотел вам доложить… — боцман покосился на командира и отвел взгляд в сторону. — Потом раздумал. Девушка у него, товарищ командир, славная. Все бросила в Питере и к нему приехала… — И неожиданно спросил: — Матрос Егоров уходит на берег?

— Возможно, уйдет!

— Жаль…

— Странно! — воскликнул Марков. — Почему — жаль?

— Он хорошо рисует. Вам понравилось, как отделана кают-компания?

— Ничего, со вкусом…

— Так это он красил. И чайку белокрылую нарисовал.

Командир резко отрубил:

— Нам, боцман, нужны в первую очередь мастера своего дела! Документы с вами? Давайте сюда. — Марков поставил подпись, печать и вернул бумаги боцману. — Завтра получить имущество на складе вы не сможете…

— В море? — насторожился боцман.

— Сам еще не знаю…

Боцман ушел. Марков взял вахтенный журнал и стал его листать. За дверью послышались чьи-то шаги. Кто-то подошел к его каюте и остановился. Марков встал, открыл дверь. Перед ним стоял матрос Егоров.

— Разрешите, товарищ командир? — спросил он тихим, безропотным голосом, будто и не было у него с командиром разговора.

— Заходи, герой! — с усмешкой бросил Марков. — Где докладная, написали?

Матрос вошел в каюту, подождал, когда командир сел на свое место, потом хмуро бросил:

— Не написал.

— Почему? — в голосе командира прозвучал упрек.

— Раздумал.

— А я не раздумал, — откровенно сказал Марков. — Хватит. Я вашими штучками сыт по горло. Да, сыт. Морская граница, Егоров, никому не прощает слабостей. Нет, не прощает. У нас и в мирные дни бывают поединки! Я не хочу, чтобы кто-то пострадал из-за вашей оплошности. Не хочу и не имею права! Почему вы такой?

— Какой? — в глазах матроса блеснул недобрый огонек.

— Равнодушный! И девушке голову замутили… Кстати, у меня был разговор с вашим отчимом. Он просил меня побеседовать с вами насчет Светы. Рано вам семьей обзаводиться. Жить Свете здесь, видно, тяжело. Вы — в море, она — одна. К чему все это?

— Действительно… — произнес Егоров с иронией.

— Вот-вот, — подхватил Марков. — Убедите Свету, чтобы она уехала домой, к матери. После службы о любви надо думать. Я тоже не сразу женился.

— Долго выбирали невесту? — спросил матрос.

— Да нет, просто некогда было. Не мог я делить любовь между девушкой и границей. Служба — долг. А долг надо выполнять.

— Совершенно верно, товарищ командир. Долг — дело святое, его нельзя делить с друзьями, его надо самому нести.

Помолчали. Потом командир сказал:

— Если не уйдем ночью в дозор, я отпущу вас на берег. Пожалуйста, поговорите со Светой. Надо ей уехать домой.

— Поздно, — отрубил матрос.

— Почему?

— У нас будет ребенок…

— Да вы что? — растерялся Марков. — Как… Да вы что?.. Мать знает?

— Нет.

— А отчим?

— И ему не писал.

— Обидятся…

— Я этого не боюсь. Я даже рад, что у меня будет малыш…

Марков слушал Егорова, а сам думал: «Мне о ребенке сказал, а не замполиту. Значит, и я что-то значу для него». Ему хотелось сказать, что Света, судя по всему, добрая, очень к нему привязана и это надо ценить. Однако Марков строго заметил:

— Вот что, Егоров, теперь с вас спрос вдвойне. И за себя вы в ответе, и за свою семью. Я вас не виню за ту лодку, помните? Но боюсь, как бы вы снова не «отличились». У вас я ничего не прошу. Я требую что положено.

— А я боцмана надул, — неожиданно признался матрос. — Взял у него лак для поста и покрасил гитару.

Он, видно, ожидал, что Марков станет его отчитывать, а тот просто сказал:

— Лишь бы душу свою не покрасили…

— Этого не будет, товарищ командир.

Помолчали.

— Может, вам и вправду уйти на берег? — вновь заговорил Марков. — Жена рядом…

У матроса вспыхнули в глазах огоньки.

— Что, за юбку держаться? — грубо выпалил Егоров.

— Не гори порохом! — добродушно заметил Марков. — Ты лучше покажи свой характер в дозоре… А насчет женитьбы все же напиши матери. Коротко: так, мол, и так. У меня, к примеру, от матери не было никаких секретов. Тут все по совести делай.

Матрос грустно посмотрел на командира из-под густых светлых бровей и тихо произнес:

— Может, вы и правы… Кажется, я напишу домой. Света тоже так хочет.

«Задиристый, но характер в нем есть», — подумал Марков, провожая взглядом сутулую фигуру матроса.

Ночь окутала бухту. Маркову не спалось. Он думал о своем разговоре с комбригом. Оказывается, Кожанец не грузчик рижского порта — агент. Настоящий Кожанец был убит фашистами в концлагере. Его документы передали Отто Гюнтеру, разведчику фашистского рейха. Теперь он трудится на новых хозяев. Шел на связь с Коршуном.