Александр Золототрубов - След торпеды

Руднев смутился:

— Не угадали, товарищ командир… Старая фотокарточка, кое-что поправляю. Вот, взгляните…

Марков так и впился взглядом в снимок, на котором был запечатлен корабль. Он стоял у берега, прижавшись к деревянному настилу причала.

— Что это?

— Тральщик номер сто. Им командовал ваш отец, Андрей Петрович Марков. Я обещал вам достать фото этого корабля. Мне прислали его из музея. Возьмите, товарищ командир.

Марков растерянно глядел на старый корабль Северного флота. Вот верхняя палуба, корма… Вот тут, выше палубы, командирский мостик. Во время взрыва торпеды отец, видимо, находился на нем. Потом корабль затонул. Мать рассказывала, что погиб весь экипаж, никто не спасся. Потом, уже после войны, когда Игорю исполнилось пять лет, она ездила на Север. Но ничего нового об отце не узнала. То, что корабль торпедировала немецкая подводная лодка, это подтвердили, а вот нового ничего не узнала. Хотела взять щепотку земли с его могилы, да могилы-то нет.

«Отцу так хотелось увидеть тебя с Павликом, да вот не пришлось», — часто говорила ему мать.

Письма, которые она сохранила, он читал не раз и не два, и особенно одно из них — короткое, как выстрел, но в нем столько было взволнованности, что у Игоря щемило сердце.

«Милая, побереги наших сыновей. А если суждено мне погибнуть, покажи им наше море и те места, где жили мы с тобой. Я верю, что обо мне они будут помнить».

— Спасибо, Павел, — тихо сказал Марков. И, спрятав фотокарточку в карман, заговорил о прошедшем походе: — Может, и вправду была субмарина?

— И я о ней все кумекаю, — сознался Руднев. — Кое-что даже начертил. — Лейтенант подвинул командиру листок бумаги, взял карандаш. — Посмотрите, что получается. Вот остров Баклан, напротив — Северный, а между ними узкий каменистый проход. За островками наша морская граница. Пройдешь узкостью, и главная база нашего флота как на ладони. Вы поняли?

— Хотите сказать, что для подводной лодки места опасные? — задумчиво спросил Марков.

— Верно, опасные, но и самые подходящие, чтобы вести отсюда разведку, — уточнил штурман. — И потом… — Руднев посмотрел на командира, не решаясь продолжать разговор, но, увидев, как тот озабочен, все же продолжил: — Когда матрос Егоров доложил вам о том, что слышит шумы от подводной лодки, я мигом нанес на карту ее курс.

— И что же? — насторожился командир.

Штурман сказал, что она находилась примерно в трех милях от острова Баклан. А в этом районе в годы войны немецкие субмарины выставляли мины, чтобы наши корабли не выходили на просторы Баренцева моря.

Руднев говорил горячо, вдохновенно. Марков не перебивал его. Он умел слушать людей, особенно если речь шла о боевых делах кораблей, о службе… Так было вчера, так будет и завтра, так будет все время, пока он командует сторожевым кораблем. На «Алмазе», казалось бы, все идет своим чередом, все отмерено строго по часам, отлажено до автоматизма. И вдруг — осечка. Казнил он себя в эти минуты, казнил за то, что серьезно не вник в доклад акустика. Ему казалось, если в прошлый раз он снял Егорова с вахты за грубое нарушение инструкции, то и в этот раз матрос допустил ошибку. Вряд ли следовало так легко, даже бездумно относиться к докладу вахтенного акустика. Да, матросу Егорову он не доверял, но ведь и сам он как командир не все сделал…

— Я, товарищ командир, все больше думаю, что лодка могла быть, — нарушил раздумья Маркова штурман. — Я в этом не убежден, но есть такая догадка.

— Я догадок не терплю, — Марков косо взглянул на лейтенанта. — Только не подумай, что красуюсь. Во мне этого нет… Море, где с тобой плаваем, частенько бередит душу. Понимаешь, отец мой тут плавал. И мне тут легче дышится. Я тебе скажу, что в нашем море кровь да слезы. Тут уж весь выкладывайся, не щади себя…

— Щадить, конечно, себя не надо, — согласился штурман и поймал себя на мысли, что командир может превратно истолковать, не понять его слова, поэтому поспешил уточнить свою мысль: — Я к тому, что надо уметь и выстоять, когда надо. Не быть самонадеянным, ибо это может дорого стоить командиру…

Марков согласно кивнул, помолчал с минуту.

— Ладно, давайте анализировать обстановку. Итак, где у нас есть косяки окуня? Севернее острова Баклан! А судно «рыбачило» при входе в узкость. Почему? Это — раз. Во-вторых, была ли там лодка? Я сомневаюсь. Сам же говорил, что в этом месте подводные камни, скалы, легко разбиться. Егоров — молодой акустик, шум винтов судна принял за подводную лодку. Помнишь, был у нас в гостях на День пограничника отец мичмана Капицы? Он рассказывал такую историю. Акустик нашего корабля стадо касаток принял за немецкую лодку. Вышли в атаку. Взорвались глубинные бомбы. А всплыли… оглушенные касатки. Да, музыка моря… Тут, лейтенант, слух у человека должен быть особенный. А есть ли этот слух у Егорова? Теряется он в сложной обстановке. Одним словом — гитарист, а не акустик. И потом, — продолжал капитан 3-го ранга, — проход между скалистыми островами очень опасен для судоходства. Тут и наш «Алмаз» может наскочить на камни.

Руднев не мог разделить точку зрения командира, но промолчал. Матрос Егоров пришелся ему по душе: серьезный, вдумчивый, начитанный. Незадолго до выхода в море на корабль принесли почту. Руднев увидел, как он, уединившись у орудия, читал письмо. Лицо матроса стало хмурым, задумчивым. Штурман подошел к нему, спросил, что случилось. Егоров свернул листок, помялся, а потом с тревогой в голосе заговорил:

— Света едет в Ленинград. У ее матери какие-то неприятности… Прочтите, товарищ лейтенант.

— Неудобно читать чужие письма, — смутился штурман.

— Я прошу вас…

Руднев прочел письмо, и на его худощавом лице появилась улыбка:

— Любит она вас, потому и просит поехать. Кто у нее родители?

— Мать — врач районной поликлиники. Отец работает слесарем на Путиловском заводе.

— Отпуск вам не положен, — заметил Руднев. — Еще и года не прошло, как прибыли на корабль… Вот что, скажите ей, мол, уходим далеко в море, а вернемся, будешь просить у командира отпуск. У вас с ней серьезно?

— Навсегда…

— Понятно… — Руднев помолчал. — А как отец?

— Ее?

— Нет, ваш.

— Я ему ничего не писал. Познакомился со Светой в Кронштадте, на танцах. Скажу вам честно, Павел Семенович, — я люблю Свету и в обиду ее не дам.

— Правильно! — поддержал лейтенант. — Я вот тоже женился в Ленинграде. Привез жену в село и говорю маме: «Вот она, моя подруга жизни, прошу любить и жаловать». А теперь у меня малыш растет…

Вспомнив это, штурман подумал: нет, не может Егоров обманывать, парень он серьезный, а то, что любит играть на гитаре, так в этом нет ничего плохого. Об этом он и сказал Маркову и тут же добавил: