Александр Золототрубов - След торпеды

— И все же шумы были от винтов лодки.

Мичман молча заспешил к трапу.

Капитан 3-го ранга Марков сидел в каюте, размышляя над тем, почему сети на палубе сложены в кучу. Значит, их не выбрасывали в море? Тогда почему капитан говорил, что в том районе рыбы много? Прав Громов. Есть над чем задуматься. Марков отпросился у капитана 1-го ранга сходить на берег, хотя бы на часок забежать домой, давно ведь не видел жену и детей, но теперь раздумал. «Разберусь во всем, а уж завтра сойду на берег», — решил он. У Маркова было такое чувство, как будто он вошел в темную комнату и вокруг себя ничего не видит, ничего не слышит. Судно занималось чем-то другим, только не промыслом. Для него главным было то, что иностранное судно нарушило нашу морскую границу, что оно плавало в наших водах, а все остальное как-то отошло на задний план. И даже когда на «Алмаз» вернулась осмотровая группа и помощник Лысенков доложил, что кроме сетей ничего больше не обнаружено, он равнодушно заметил:

— Вы что, хотели на судне найти диверсанта?

Эти слова тогда озадачили штурмана, стоявшего рядом, и то ли в шутку, то ли всерьез он заметил:

— А что, там мог оказаться и диверсант. Два года тому назад на подобном судне капитан второго ранга Соловьев обнаружил в трюме нарушителя границы. Нарушитель даже не успел снять ласты…

Марков возразил ему, что, мол, то судно умышленно нарушило нашу границу, а это судно случайно оказалось в наших водах.

— Ваше дело, Игорь Андреевич, — буркнул штурман. — Но я другого мнения на этот счет.

«И у меня есть свое мнение», — вздохнул Марков. Он стал одеваться. А тут — мичман Капица. Вошел в каюту робко, словно чувствовал свою вину. Марков снял шинель, бросил ее на диван.

— Садись, мичман.

— Опять на море поднимается шторм, — мичман глубоко вздохнул, посмотрел на командира. Марков понял это по-своему, усмехнулся в душе: «Я же вижу, что тебя мучает случай с Егоровым. Что теперь доложу комбригу?»

— Зарезал ты меня, Капица, — сердито заговорил Марков. — Без ножа зарезал. Мне так и не ясно: была лодка или нет? Ты же опытный акустик, вот и поясни: лодка то была или косяк рыбы?

— Нет моей ясности в этом деле, — угрюмо доложил Капица. — В том районе моря грунт каменистый, полно всяких звуков. Мог ошибиться даже опытный акустик. Егоров к тому же специалист молодой…

— Ты, Капица, насчет грунта не прав, — возразил капитан 3-го ранга, глядя ему в лицо. — Ишь, куда гнешь. Ну а если Егоров и в самом деле подводную ледку засек? Ну, чего брови хмуришь?

— Размышляю, — уклонился от прямого ответа мичман.

Маркову не хотелось верить в то, что шумы, обнаруженные Егоровым, принадлежали подводной лодке. Тревожное чувство, родившееся в нем еще там, в море, до сих пор не покинуло его. С одной стороны, ему нравилось упрямство матроса, с другой — он злился на мичмана: почему в те минуты не он нес вахту? Хотя в душе вынужден был признать, что район дозора не сложный. И чтобы хоть как-то сгладить эту неловкость, он сказал:

— Путаник ваш Егоров. А вы уверяли меня, что есть у него музыкальный слух. — Марков с минуту помолчал, потом вдруг спросил: — А не взять ли нам акустика с другого корабля?

— Хватка у Егорова есть, а опыта как кот наплакал. Учить его надо. Сталь и та закаляется…

Марков взял папиросу, закурил.

— Ладно, — сухо сказал он, — закаляйте. Но чтобы в дозоре срывов больше не было! Кстати, у меня с матросом был откровенный разговор. Кажется, он кое-что понял…

— Небось на меня обижался? — спросил Капица.

— Да нет, о вас речь не шла. А что?

Мичман сообщил, что когда матрос написал докладную с просьбой списать его на берег, он, Капица, так обиделся на Егорова, что едва не повел его к замполиту.

— Почему же?

— Тот, кто бежит с корабля, предает корабль, — твердо сказал мичман. — И меня предает, и вас, товарищ командир. Любовь к кораблю — первый друг храбрости, а уж про честь пограничника и говорить не приходится. Испугался матрос трудностей, потому и сердится. Вы же сами как-то говорили, что истинная сила моряка не в порывах, а в ежедневном ратном труде, когда в любом деле надо уметь видеть свою романтику. Или я что-то напутал?

— Истина! — улыбнулся Марков. — Но я уверен, что матрос Егоров не уйдет с «Алмаза». Раньше он собирался на берег, но теперь… Словом, он передумал. — Марков загасил папиросу, взял шинель. — Пора мне к комбригу.

Капитан 1-го ранга Громов сидел в это время в кабинете задумчивый. На столе разложена карта района Баренцева моря, черным тонким карандашом комбриг делал на ней какие-то пометки. Марков кашлянул. Комбриг даже не шелохнулся, по-прежнему работал с картой. Тогда он громко сказал:

— Разрешите?

— А, это вы, — Громов оторвался от карты. — Я давно жду вас. Садитесь, пожалуйста, и расскажите мне все с самого начала.

— С чего начать доклад? — угрюмо спросил Марков, и в его слегка охрипшем голосе, в косом взгляде, даже в усмешке, что таилась на припухлых губах, комбриг уловил недовольство, даже равнодушие, которое обычно появляется у людей самонадеянных.

— С чего начать? — усмехнувшись, повторил Громов. — Начните с главного.

— Так ведь я уже докладывал вам, — горячо выпалил Марков и подавил в себе вздох, потому что мог сорваться на задиристый тон, а этого комбриг не терпел; сам он голоса не повышал, но находил такие слова, которые невидимыми лучами проникали в самое сердце.

— А вы еще расскажите, — тихо, глядя на морскую карту, сказал Громов. — Я анализирую данные, сопоставляю. Мне так легче найти слабое звено. А оно, слабое звено, есть, я это чувствую. Вот вы говорите, что матрос Егоров притупил на вахте бдительность и ложные шумы принял за шумы подводной лодки.

— Факт, товарищ комбриг, и я бы его наказал, но… — Марков беспомощно и, как показалось комбригу, в сердцах махнул рукой, хотя лицо его оставалось напряженным. — Но я не уверен, что матрос ошибся, — откровенно добавил капитан 3-го ранга и так посмотрел на Громова, словно хотел сказать: «Бейте меня, если находите нужным». Комбриг ощупал его холодным взглядом.

— Вот это и плохо, — жестко сказал он. — В сложной ситуации вы не сумели надлежащим образом организовать поиск подводной лодки. Огорчает меня и то, что, судя по всему, — все так же жестко продолжал Громов, — вы рассматриваете бдительность как чисто психологическую категорию: дескать, беда в том, что матрос растерялся на вахте, чего-то недосмотрел, где-то зазевался… Я с этим не согласен. Решительно не согласен! Узко, весьма узко вы понимаете бдительность, — капитан 1-го ранга встал, прошелся по кабинету, выглянул в окно: море хмурое, свинцовое, корежится мелкой, как рыбья чешуя, зыбью. Корабль в бухте слегка вздрагивает, как ребенок во сне.