Кирилл Столяров - Разные люди

А вообще-то говорить с Николаевым куда как трудно: если с ним соглашаться, он вроде ничего, терпимый, а стоит легонько возразить, как он начинает трястись, дергать головой и его речь становится нечленораздельной. Один Дмитрий Константинович делает вид, будто ничего не произошло, и по-прежнему приветлив с Николаевым, а остальные либо чураются его, либо держатся на приличной дистанции. Так Николаев постепенно превратился в отчужденного, желчного и жалкого неврастеника. И в таком незавидном состоянии стал представлять определенный интерес для Фесенко.

Как только фамилия Фесенко вновь всплыла в памяти Ярополка Семеновича, он, не меняя позу, дважды подернул носом и по-кроличьи пожевал губами, с трудом удерживаясь от непечатных выражений.

Если Николаев мучительно переживал физическую и психическую неполноценность, то Фесенко, напротив, эксплуатировал собственную инвалидность, как капиталист — принадлежащую ему нефтяную скважину. Несмотря на то что он тридцать второго года рождения, Фесенко считается инвалидом Отечественной войны и награжден партизанской медалью. На встрече ветеранов Фесенко рассказывал, что был партизанским связным, пионерам в подшефной школе — что взял в плен важного гитлеровского чина, а двум сослуживцам в командировке, что вместе с односельчанами скрывался от немцев в лесу, неподалеку от базы крупного партизанского соединения, во время обстрела был ранен в ногу осколком снаряда и таким образом попал в партизанский госпиталь. Вскоре немцы отступили, партизаны соединились с частями Красной Армии, у всех на душе был праздник, и командир соединения, мудрый и добрый дядька, земля ему пухом, распорядился представить к наградам раненых, в том числе и пятерых деревенских подростков. Понимал, видно, человек, что партизанская медаль пригодится покалеченным войной мальчишкам, поможет им в трудную минуту жизни. Фесенко выздоровел, но навсегда остался хромым. После войны он в установленном порядке оформил инвалидность и тем самым документально зафиксировал, что получил ранение при защите СССР.

По натуре он был человеком амбициозным, с претензией влиять на судьбы других людей, однако недостаток образования и трудолюбия не дал ему возможности развернуться. Но Фесенко нашел себе работу по душевной склонности. В тресте он занимался вопросами охраны труда, являясь своего рода ревизором по технике безопасности. От него, в частности, зависело, как будет составлен акт проверки и, следовательно, поощрение или наказание тех, кого он проверял. А это, если вдуматься, не так уж мало.

Невысокого роста и узкий в кости, Фесенко после сорока оброс жирком малоподвижного человека и отрастил пухленькие щечки, вдоль и поперек испещренные красновато-фиолетовыми прожилками. А когда засмеется — становится похожим на белочку: резцы и клыки выставит наружу, а за ними с обеих сторон зияют черные дыры.

Любимое развлечение Фесенко — свести лбами двух людей и затаив дыхание следить за развитием их ссоры или, на худой конец, над кем-нибудь всласть поиздеваться. Дмитрий Константинович, человек наблюдательный, начитанный и на слово острый, как-то мимоходом сказал ему, Громобоеву, что Фесенко и Красавчик Смит из повести Джека Лондона «Белый клык» как две капли воды смахивают друг на друга. Так Громобоев специально прочитал эту повесть и тоже поразился сходству. Ведь Фесенко, как и Красавчик Смит, проделывал фортели только с людьми слабыми, не способными постоять за себя и дать отпор.

Например, есть у них в тресте Зина, Зинаида Кузьминична, старший экономист в плановом отделе. Приземистая и неимоверно толстая, она напоминает шар, к которому приделаны маленький шарик — голова и еще четыре предмета на манер рояльных ножек. Выдающаяся черта ее характера — патологическая жадность. Недавно Зина вышла замуж, познакомившись со своим суженым в больнице, где ее лечили от ожирения, но нарочно не зарегистрировала брак, чтобы не платить налог за бездетность. Это для нее само собой разумелось. В коллективе про нее говорят, что наша Зина за трешку перейдет Сахару. Так вот, повадился Фесенко донимать эту самую Зину. Для затравки поболтает с ней о том, о сем, а потом будто бы невзначай обронит, что из-за невыполнения плана по строительству собственных производственных баз прогрессивку им в этом квартале уполовинят. Зина мигом пускает горючую слезу, а довольный Фесенко подводит к ней всех желающих, чтобы вдосталь похохотать. Или, допустим, заявит ей, будто Воронин, глядя утром в окно, заметил, что Зина явилась на работу на три минуты позднее положенного, и распорядился учесть сей факт при выплате премии за классное место в соревновании. Зина действительно опоздала и распускает нюни на целую неделю, после чего жадность наконец одолевает стыд, и, к вящему удовольствию Фесенко, толстуха записывается на личный прием к управляющему трестом, который ни сном ни духом об этом не ведал.

Когда Фесенко надоедает издеваться над Зиной, он переключается на Арона Израилевича Лурье. Главный диспетчер производственного отдела Лурье — добрейший человек, толковый и грамотный инженер, но при всем том обладает одним существенным недостатком: до дрожи в коленках боится неожиданных вызовов к руководству. Почему боится — не может понять сам, однако в первый момент все валится у него из рук. Так вот, уследив, что Лурье долго говорит по телефону с иногородним абонентом, Фесенко с грозным видом заходит в производственный отдел и заявляет, что управляющий трестом давным-давно вызывает к себе главного диспетчера, а здесь все, видите ли, сидят на телефонах и явно ведут посторонние разговоры. Воронин, мол, возмущен и сказал, что просто так он этого не оставит, кто-то должен быть примерно наказан. Арон Израилевич срывается с места и, теряя по дороге бумаги, очки и нервные клетки, мчится по коридорам в приемную, где узнает у Люси, что Дмитрий Константинович проводит совещание и его не вызывал… И сколько бы Фесенко ни повторял эти провокации, доверчивый Лурье каждый раз поддается панике.

Он, Ярополк Семенович Громобоев, не зря прожил без малого шестьдесят лет и приметил, что если человек подловат и нахален, то где-то у него в глубине непременно гнездится трусость. Конечно, нет правил без исключений, но чаще всего бывает именно так. И Фесенко подтвердил эту закономерность. Больше всего на свете он боялся собственной жены, рыжей плоскогрудой бабищи с наглыми глазами (однажды он привел ее на первомайскую демонстрацию и представил сослуживцам), и не реже раза в месяц появлялся на работе с исцарапанным лицом и ободранными руками.

Несмотря на болезнь и чудачества Николаева, Фесенко избегал открыто посмеиваться над ним и, судя по всему, мечтал свести с кем-то лоб в лоб. И свел, но не совсем удачно. Партнером для этой затеи Фесенко выбрал трестовского финансиста Пронина, недалекого красавца мужчину с усами и прической под Людовика Четырнадцатого. Вчера, в середине дня, когда в кассе выдавали премию за ввод большого сернокислотного комплекса, Пронин по наущению Фесенко заглянул в комнату, где работал Николаев, и пригласил его в кассу за премией. Нуждавшийся в деньгах Николаев обрадовался и пошел вслед за Прониным. А премию-то Николаеву в этот раз не выписали, на сернокислотном комплексе он не был и вообще не имел к нему прямого касательства. У кассы образовалась незначительная очередь, и сотрудники продолжали подходить, так что к моменту, когда Николаев очутился непосредственно перед окошком кассира, за ним стоял добрый десяток людей, а немного в стороне — Фесенко, Пронин и еще несколько заранее оповещенных зевак. Кассирша была новенькая и, мягко выражаясь, не лучшим образом воспитанная, на чем, собственно, строился расчет Фесенко. Не обнаружив его фамилии в платежной ведомости и недослушав просьбу Николаева внимательно просмотреть отдельные ордера, кассирша громогласно «понесла» его на весь этаж: «Вали отсюда, заика! Ты сперва заслужи, а потом к моему окошку подваливай! Премию за труд дают, а не за красивые глаза! Ну, кому говорю — не мешайся!» Все шло как по нотам. Фесенко рассчитывал, что Николаев наверняка пойдет вразнос, как это уже не раз бывало в тех случаях, когда кто-то спорил с ним из-за Пашки Мордасова, но неожиданно ошибся. Стыдливо потупившись, Николаев медленно отошел от кассы, увидел Пронина, наклонил голову вперед и шагнул в его сторону. Все в тресте вычеркнули из памяти, что Николаев — самбист, а Пронин кстати вспомнил об этом, попятился и испуганно затараторил: «Игорь Палыч, я — честное слово! — не хотел. Меня сбили с панталыку! Это не я, это все вот он, Фесенко!» Впервые за долгий срок у Николаева перестали дрожать руки. Он подошел вплотную к съежившейся компании и влепил Фесенко две звонкие пощечины, после чего обернулся к людям, стоявшим в очереди, и негромко сказал, что давно собирался это сделать, да все случая подходящего не было. И не торопясь ушел к себе в техотдел. А Фесенко, дождавшись ухода Николаева, истошно закричал, что просто так он это дело не оставит, и, прихрамывая, потопал в милицию.