Кирилл Столяров - Разные люди

Громобоев посмотрел на часы и поразился. Половина восьмого, а он и не думал о том, чтобы закругляться. Он укоризненно покачал головой, снял трубку и набрал номер домашнего телефона.

Жена обрадовала его новостью: днем ей удалось купить пятикилограммового гуся к новогоднему столу, однако она опасается, что гусь не войдет в латку. «Войдет, как миленький войдет! — заверил ее Громобоев. — А нет, так мы ему, голубчику, крылышки подрежем. Все равно он уже свое отлетал». Далее жена озабоченным тоном сообщила, что у внучки второй день нет стула. «Что ты говоришь? — воскликнул Громобоев. — Ты вот что, Дусёк, передай Катеньке, что если она немедленно не сядет на горшок, дедушка сделает ей козу рогатую!» Напоследок Ярополк Семенович порекомендовал жене накормить внучку протертым черносливом и поинтересовался, что намечается на ужин. Ответ оказался настолько обнадеживающим, что Громобоев тотчас закончил разговор и прошел в свой кабинет, чтобы побыстрее надеть пальто и шапку.

«Нежирный эскалопчик — это сюрприз! С картошечкой, с огурчиком, с горчичкой!» — глотая слюну, он степенно шествовал по пустынному коридору и у кассы снова вспомнил про Николаева и Фесенко.

— К черту! — вслух произнес Громобоев. — Надоело! Утро вечера мудренее, завтра что-нибудь надумаю.

И — весьма кстати! — задержал взгляд на табличке с надписью «Главный бухгалтер треста». Как же ему раньше не приходило на ум, что главбух Пархаев — именно тот человек, которому можно без стеснения подкинуть идею насчет замены черно-белого телевизора «Горизонт» на бензопилу «Дружба»? Надо завтра же с утра вызвать к себе Пархаева и снять этот вопрос с повестки дня. Но, разумеется, аккуратным намеком, без пережима.

Спускаясь по лестнице, Ярополк Семенович размышлял о гусе: «Здорово будет, если Дуся купит на рынке антоновских яблочек, свои в этом году не уродились. Дороговато, правда, да ведь и Новый год отмечаем не каждый день. Яблочки лучше всего зашить в гуся и тушить его, голубчика, аж до появления золотистой корочки. И моченой бруснички к нему. А? Объедение! Эх, хороша ты — наша жизнь! Хоть ты и многотрудная, а все равно хороша! Разве не так?»

С самого утра не переставая шел мелкий холодный дождь, на улице было промозгло, и все попрятались по рабочим местам.

«Унылая пора! Очей очарованье! Приятна мне твоя прощальная краса! Люблю я пышное природы увяданье, В багрец и в золото одетые леса…» — невзначай припомнила Таня Корсакова и тут же скептически усмехнулась. Нарядные краски осени необыкновенно хороши, с этим никто не спорит, а что можно сказать об остальном? Например, о скользких кочнах капусты, которые приходится по шесть часов подряд выгружать на овощной базе? Или о непролазной грязи на полях подшефного совхоза, куда ее ежегодно посылают на уборку кормовой свеклы? Или о душных испарениях мокрой одежды и человеческих тел в переполненном в часы пик городском транспорте? Они особенно заметны после чудных летних месяцев, когда в метро и в автобусах людей вполовину меньше, окна открыты настежь, никто не рвет твои чулки хозяйственными сумками, не толкает локтями, не топчет тебе ноги и не обдирает последние выходные туфли, которые не так-то легко купить на ее зарплату. Таня грустно вздохнула. Больше всех других времен года она любила весну, причем позднюю, когда только-только распускаются почки, а деревья за одну ночь одеваются в нежную зелень; пусть по утрам все еще холодно, пусть льют дожди, пусть люди укрываются под зонтиками, нахохлившись от порывов колючего, пронизывающего насквозь ветра, но весной в душе живет радостная мысль: тебя ждет тепло, солнце и, главное, то счастье, какое непременно должно быть у каждого из нас в пору цветения. А осень — это осень, и этим все сказано…

Научно-исследовательский институт, куда Таню четыре года тому назад приняли старшим инженером в лабораторию технико-экономических обоснований, находился поблизости от Сокольников, в тупике между Яузой и старым кладбищем, где давным-давно: никого не хоронили, и занимал обширную территорию, обильно поросшую деревьями и кустарниками. Ее стол стоял у самого окна, и сквозь зеленовато-желтую листву Таня видела утопавший в зарослях сирени деревянный домик дачного типа, занятый бухгалтерией, здравпунктом и отделом снабжения, пустынные аллеи среди чинных, аккуратно подстриженных газонов, а в отдалении — многоэтажные махины корпусов из бетона и стекла, в которых размещались экспериментальные отделы, дирекция, общественные организации и громадная библиотека. Там, по ее представлению, вовсю кипела насыщенная событиями жизнь, раздвигались границы познания и совершались открытия, тогда как здесь, в группе нормирования сырьевых ресурсов, все или почти все наглухо затянулось тиной дремливого равнодушия, отчего временами травило совесть и так угнетало психику, что хотелось завыть по-волчьи. В самом деле, почему одни люди работают напряженно и продуктивно, принося пользу и, вдобавок к денежному вознаграждению, получая моральное удовлетворение от своего труда, в то время как другие, внешне неотличимые от первых и, кстати говоря, втрое или вчетверо менее загруженные, усматривают в работе только ярмо или тачку, к которой прикованы цепью нужды и зависимости? Что тому виной — их нерадивость и безынициативность или же отсутствие надлежащего руководства? А может быть, все вместе? Что делала их группа за все годы тягучего существования? Зимой, с февраля по март, они сводят отчетность по расходу сырья и материалов, поступающую с двадцати трех заводов подотрасли, затем, после месячного перерыва, обобщают и готовят к утверждению в министерстве предложения тех же заводов по нормам на будущий год, а с августа по январь включительно свистят в кулак, дружно делая вид, будто без устали, в поте лица анализируют динамику экономии сырьевых ресурсов, чему, по правде, грош цена в базарный день. Однако, как ни странно, никому от этого ни жарко, ни холодно: их шеф, начальник лаборатории ТЭО Шкапин, не интересуется ничем, кроме завершения своей докторской диссертации, а заведующий группой Левка Тананаев нахально трубит на всех перекрестках, что им, дескать, невмоготу, и требует дополнительную штатную единицу. Неужели так же будет и дальше?

Таня отвернулась от окна и перевела взгляд на сослуживцев. В противоположном углу комнаты низко склонился над газетой Гриша Добкин, сутулый, долговязый, застенчивый и чрезвычайно близорукий холостяк сорока пяти лет от роду; ближе к двери, на равном расстоянии от Тани и Гриши, флегматичный толстяк Юшин чинил чей-то настольный вентилятор, фальшиво напевая популярный мотив из кинофильма «Семнадцать мгновений весны», а остальные четверо трудились на овощной базе, где осенью каждый сотрудник их лаборатории должен был отработать не менее пятнадцати смен, если, конечно, не полностью утратил стыд и совесть. Сама Таня, прямо скажем, занималась складированием, переборкой и расфасовкой сельскохозяйственной продукции без малейшего энтузиазма, но понимала, что это нужно, и шла туда без уговоров, а Юшин считал физический труд ниже своего достоинства, симулировал радикулит и, страхуясь от нападок въедливого Тананаева, запасся медицинской справкой, запрещавшей поднимать любые грузы тяжелее авторучки. Именно поэтому Таня смерила Юшина презрительным взглядом, вложив в него всю ненависть, на какую была способна, и тотчас отвела глаза, чтобы окончательно не испортить и без того сумрачное настроение.