Ярослав Шипов - Шел третий день...

Сам быстро отворил одежный шкафчик, взял ружье, патронташ: «Бежим наверх!»

На втором этаже, над крыльцом была неотапливаемая веранда с балконом. Здесь в летнее время отдыхали больные. Поднявшись, Иван Фомич приказал охотнику стать в сторону и наблюдать через выбитое оконце, а сам, распахнув застекленные дверцы, шагнул в снежный сугроб балкона.

— Что вам?

Внизу стояли трое: Микушин, монастырский мужик и еще кто-то незнакомый Вакорину, по-видимому, из лесных.

— Давай совдеповца! — скомандовал незнакомый. Микушин что-то шепнул ему, но тот отмахнулся.

— Не могу, — возразил фельдшер.

— Эт еще почему? — изумился все тот же.

— А потому, что у меня больница. Вылечу, выпущу, тогда воюйте, а больного или раненого не отдам. Я, брат, на двух войнах сильно этому обучался. Пока ты в лесу гулял…

Незнакомец опешил.

— Значит, живой, — сердито сказал Микушин. — Не могли сразу?..

— Да он и так помер бы! Кто ж его с площади выволок? — раздосадованно произнес Сова.

Незнакомый не слушал их, осмысливая ответ фельдшера:

— Значит, не выпустишь? — И снял винтовку с плеча.

Фельдшер поднял ружье.

— Вы б поспокойнее, граждане, — обратился охотник, просовывая стволы в черный ромб выбитого оконца.

— Кто еще?! А-а! И этот здесь, — сказал Сова. — Стало быть, его рук дело.

— А вам-то что до Совдепов? — удивился поручик.

— Не трогайте фельдшера!

— Да мы и не собирались.

— Что вы, Иван Фомич? Или мы сами себе враги? — Сова повернулся к лесному, пытавшемуся возразить, и зло оборвал: — Заткнись!

— Пошли! — сказал Микушин.

— Куда еще? — не понял лесной.

— Да пошли! — заорал Сова, взял того под руку и потащил, на ходу выговаривая.

— Простите, Иван Фомич, — извинился поручик. — Простите, Плугов, — сказал он вышедшему на балкон охотнику. — Эти лесные мужики совершенно неуправляемы. — Развел руками, вежливо козырнул и поспешил догонять.

— Что ж это? — пробормотал фельдшер, рассматривая ружье, словно диковинку. — Я был готов убить человека! Как на войне… Убить человека!.. Русского?! — изумился он неожиданному открытию.

Спустились в кабинет.

— Что ж это? — продолжал недоумевать фельдшер. — Как можно? Да неужели я выстрелил бы в Микушина или в тех? А? — обратился он к Плугову. — Вы могли бы убить русского человека?

— Отчего ж нет? — устало ответил Плугов. — Если этот человек — сволочь, то… — И тут глаза его настороженно сузились. Фельдшер заметил и сразу перевел разговор.

— Ну ладно. День сегодня тяжелый. Надо бы перекусить.

У него было несколько вареных картофелин и горшочек соленых грибов, а охотник достал из ягдташа тетерева, которого фельдшер вмиг обработал и затолкал в печь.

Плугов тем временем прибрал кабинет: сгреб в ведерко окровавленные бинты, вытер пол мокрой тряпкой.

— Вы вообще-то как перебиваетесь? — ощупью спросил фельдшер, не зная, обидится ли охотник.

— А что? — тот не понял.

— Ну, с харчишками-то?

— А-а! — Плугов отмахнулся, словно это и не заслуживало разговора. — Слава богу, настрелять дичи да рыбы наловить всегда можно. Сегодня, правда, не повезло: какое-то движение всюду — конные, пешие, куда ни сунешься — крики, галдеж… А так ведь у меня по лесам и капканы, и петли, да и ружьишко способствует.

— А вы, видать, серьезный добытчик, — мгновенно оценил фельдшер.

Плугов долго молчал, и Иван Фомич решил уже, что разговор окончился, вот так ни на том, ни на сем, но:

— Вы, Иван Фомич, стреляете лучше меня. Может, правда, у вас ружьецо получше… Только, думаю, дело не в этом: стреляете вы определенно лучше, чем я, — опустив голову, отвечал Плугов.

— Когда же вы видывали мою стрельбу? — удивился Вакорин.

— Видывал, — горестно ухмыльнулся Плугов и поднял голову, мол, смотри на меня, хочешь — смейся, хочешь — жалей, а живу я вот так: от людей прячусь, а сам с них глаз не спускаю. — Видывал, и неоднократно.

— А коли так, — не принимая вызова, легко продолжал Вакорин, — не изволите ли составить охотницкую компанию?

— Эк вы великодушны…

— А я лекарь, — просто сказал Иван Фомич.

Плугов улыбнулся, ощутив радость оттого, что его приняли: впервые за долгие годы другой человек спокойно принял его такого, как ему казалось, корявого и неудобного для людей. Плугову даже дышать захотелось вольней, и он расстегнул ворот рубашки.

— А вы ведь ни разу у меня в больнице и не были. Что, не жалуетесь на здоровье?

— Как не жаловаться? — ответил он. — Глаза побаливают, стрелять стал хуже.

— Это, наверное, от каменной пыли. Вы, поди, без очков работаете?

— Да, очков у меня нет.

— Я подберу. И микстурку еще дам, чтоб после работы обязательно глаза промывали. Лучше, конечно, крепким чаем, да где ж его взять, чай-то? — фельдшер развел руками. — Ну а еще чего?

— Еще? Ноги еще болят — в дождь или когда намаюсь сильно.

— Ну это, братец, охотницкая болезнь, — заявил фельдшер.

Плугов согласно кивнул.

— Поди, на уточек хаживаете?.. То-то. Часами в воде стоять приходится — сам знаю, у самого ноги загублены. Все на уточках да на токах…

И тут согласный разговор был прерван новым звонком.

— Кто? — спросил фельдшер.

— Иван Фомич! Иван Фомич! — запричитала под окном баба. — Таньку-от привела, рожает Танька!

Фельдшер бросился в коридор открывать двери, Плугов на всякий случай взял ружье, но из дверей, подталкиваемая сзади, выкатилась, словно шар, маленькая бабенка, закутанная в платки, душегреи, салопы и черт знает во что еще, и, придерживая руками живот, — мимо фельдшера, мимо Плугова — плюх на кушетку! Следом влетела причитающая баба постарше, должно, мать или свекровь:

— Господи! Спаси и сохрани, господи! Что ж происходит?! Кто убивает, кто рожает, господи!

Подмигнув фельдшеру, Плугов пошел на второй этаж к Лузгунову.

Настька сидела на кровати раненого большевика и при свете коптилки поила его с ложечки какой-то жидкостью, оставленной фельдшером. Увидев Плугова, шмыгнула на свою кровать и затаилась под одеялом. Лузгунов уже пришел в сознание, но был очень слаб — потерял много крови. Едва связывая слова, он пытался что-то объяснить Плугову, но тот понял лишь, что виноват в перевороте чужой; свой до такого не додумался бы.

— Отдыхай, отдыхай, — успокаивал его Плугов. — Очухаешься — разберешься; наладишь еще свое правительство.

— Мо-е? — задыхаясь, переспросил Семен и сам же ответил: — Не мое — ваше. Или не понимаете?.. Ты кто?

— Артельщик я, ювелир.

— А! — вспомнил Лузгунов. — Рудознатец, про тебя еще всякие слухи…

— Ты б отдохнул, что ли, — остановил его Плугов.

— Извини, извини… Где ж я проглядел? Где ошибся? — В груди его захрипело, забулькало. — Пить! Пить дайте!

Плугов взял с тумбочки кружку и, придерживая голову раненого, дал отпить.