Наталья Головина - Помню тебя

Сергей Андреевич не любил рыжих и доносчиков и хотел шугануть кота. Но движение рукой получилось у него невнятным и расслабленным… И при этом Кочетков с недоумением услышал скрип своего прорезиненного макинтоша. Оказывается, он спал на домашних простынях прямо в плаще! А незваный гость улыбался не просто осмысленно, чего не полагалось котам, но еще и алчно, как копилка, — да он насмехается над Кочетковым! — уходить не собирался и был вызывающе ярок и неуместен в строгой комнате Сергея Андреевича с книжными полками, занавесками в пол-окна и кактусами на подоконниках.

Нужно было встать и крикнуть рыжему «пшуть» или «пшел» — Кочетков не мог сейчас вспомнить, что в таких случаях кричат котам, — но из этого снова ничего не получилось, кроме скрежета плаща. И Сергею Андреевичу стало нехорошо, по-ознобному жарко в одежде. И все-таки тотчас же, привычно взяв себя в руки, он с облегчением почувствовал надежную свою защищенность в этой прочной оболочке. Хотя как сказать… Потому что рыжий тем временем уверенно устроился на кожаных тапках Сергея Андреевича, холено топорщил яркую шерсть на загривке и уставился на Кочеткова оценивающе. И от этого взгляда стало совсем не по себе, как в зоопарке, если вдруг забудешь про решетку… Как вдруг кот зевнул в сторону шершавой и розовой пастью, поджав под себя чистоплюйские белые лапы в перчатках и, решив не дожидаться блондинкиных бутербродов, уснул.

Забылся и Сергей Андреевич… С бьющимся сердцем, в своем негнущемся плаще, предельно утомленный. И старался не шевелиться лишний раз во сне, чтобы шуршанием плаща не напомнить коту скребущихся мышей: чтобы тот не принялся ловить мышей прямо на Кочеткове. Чтобы коты и мыши… коты и мыши… и пудра! Бред какой… Кочетков уснул.

Переезжали долго и утомительно. Бессвязно как-то переезжали… И решительные меры нового зава не очень помогали распутывать кучу мелких неувязок.

Дней через десять, когда почти забылись слова ученого секретаря о переезде и намерении покончить наконец с несуразным отделом на Солянке, артелькой какой-то, когда все это уже почти забылось, пришли сметчики из СМУ, с ними представитель грузовой конторы, прикинуть объем перевозок, и наш понурый институтский хозяйственник Прокопчук.

Всем своим видом Савелий Сидорович Прокопчук показывал, что хозяйственной частью у нас в НИИ можно заниматься только с горя. Усталые его веки покосившимися шалашиками нависали над печальными глазами, углы рта были безнадежно опущены. До сих пор его деятельность в отделе выражалась только в отсутствии деятельности: в нашем отдаленном полуподвале на Солянке он обычно затевал весеннее мытье окон в середине лета, а полотенца в клетушке с буквами «м» и «ж» (все вместе) присылал менять примерно раз в три недели. И мы считали, что в таком солидном и раздумчивом человеке, как наш хозяйственник, это было неспроста, на философском, что ли, уровне: зачем их менять, если все равно будут сырыми и серыми?

Прокопчук лично обмерил все вокруг вместе с бравыми ребятами-сметчиками, не спеша поразмыслил над узловыми цифрами и итогом. И что-то подправил в расчетах. Кажется, он любил абстрактное совершенство круглых чисел… Затем, вздохнув, объявил: переезжать будем прямо завтра. И сейчас же тут начнется ремонт.

И началось…

Явились такелажники. В дверях и посреди отдела столпились стулья, вдруг их стало непривычно много. А столы взгромоздились друг на друга, натужно скрипели и бодались острыми углами. Посыпались скрепки…

Юра Власов все повторял, что нельзя так увязывать — и пачки рукописей, и гранки, все вперемешку, потом две недели ничего не найдешь… Тома по домашней кропотливой привычке с безнадежным рвением вытирала тенета с оборотной стороны шкафов. Горянчиков панически охлопывал себя и оттирал запачканные чем-то брюки.

Новый зав, Сергей Андреевич, снова и снова выяснял у кого-то по телефону: нужно ли все так срочно? Ему объяснили, что подворачивается прекрасный вариант: по обмену с Горкомхозом институт получает еще несколько квартир за выездом жильцов, им предоставляют площадь в новых районах. Но нужно, в свою очередь, срочно отремонтировать и сдать жилотделу строение № 3 на Солянке.

К концу дня разобрали едва половину шкафов и связок с документами. На разоренном становище остался бродить кот, то и дело брезгливо вылизываясь и нервно потряхивая длинным хвостом.

А наутро новость. Жильцы одной из квартир возле института уже не хотят переезжать «черт-те куда в Бирюлево», требуют пересмотреть ордера и отвергают все возможные резоны. И вообще, пожарная инспекция воздерживается от разрешения на въезд в эти квартиры учреждения, ссылаясь на отсутствие там аварийного выхода. А то, что его нет и в теперешнем помещении отдела, во внимание не принимается: дело прошлое, и другой район.

Начались смутные дни. Потом недели. В строении № 3 на Солянке тем временем уже лились белила. И вот-вот приступят разбирать перегородки. Прокопчук, еще более унылый, чем обычно, звонил в разные инстанции, требуя прекратить работы в полуподвале. Банк не возвращал внесенное по счету, а из СМУ кричали в трубку, что людям надо получать зарплату и они не могут простаивать!

Работали, как могли, в малой, еще не разворошенной комнатке бывшего отдела. А часть сотрудников — уже на новом месте. То и дело ездили туда и обратно, чтобы по дороге продышаться от запаха купороса, проникавшего из соседнего кабинета и коридора. Потом чуть слабее, но едко пахло составом для укладки паркета. Работы за стеной продвигались.

Новый зав по возможности пресекал беспорядочную миграцию и всем своим видом демонстрировал решимость ничему уже не удивляться и собственным примером показать, как преодолеваются временные неувязки и трудности.

Стало известно, что выписывается наконец из клиники Василий Иванович. И, как положено, состоятся торжественные проводы его на пенсию и вручение всегдашнего подарка, давно освоенного нашим профкомом, в виде настольных часов со сверхточным электронным ходом. Безусловно, Василий Иванович заедет и в свой отдел. Было решено подарить бывшему начальнику еще что-нибудь от всех нас. Чтобы по-настоящему на память: заметное, душевное и с выдумкой.

«Что-нибудь… я не знаю, что», — сказала об этом Альбина.

Альбина Усова у нас формулирует все и всегда невнятно и по-инопланетному искренне. То и другое без привычки очень странно для тридцатипятилетней замужней женщины с дипломом экономиста. К примеру, совершенно неясно: могла бы она работать у кого-нибудь, кроме Василия Ивановича, который ее статью для словаря, начатую примерно так: «Оптимальные размеры хозяйственной единицы — это, минуя цепочку рассуждений, — оптимистические размеры…» (то ли опечатка, то ли обычный инопланетный ход), рассматривал с разных сторон и чуть ли не на свет, просил переставить «оптимистические» в конец, подкрепить выкладками необычную для научной статьи образность, и — хо!.. — получалось интересно.