Наталья Головина - Помню тебя

К себе на улицу Новаторов доехала к полудню. Прямо у входа в подъезд увидела новенькие лилового цвета «Жигули». А внутри — Никита на пухлом сиденье…

Растерянно тянула на себя дверцу. Потом сообразила нажать запор внутри ручки.

— Вот!.. Мать, а Алюша наверху ждет. Просил не говорить тебе… Но я, вообще-то, предупредить решил…

Она попросила сына выйти. Почему Альберт Иванович у них в квартире?

— Ну как почему, вот мы с ним обменялись ключами, — сын запер лиловую машину. — Ты имей в виду, что он прописан. И это, можно сказать, ненормально, что он ютится у своих теток…

Она узнала это шейниковское «можно сказать».

— Ну ма, ты смотри! — сынище с тоской и обожанием смотрел то на нее, то на лиловые «Жигули». И предназначалось это обожание лиловому чуду.

Ее слепило отсверкивающими на солнце синеватыми плоскостями. Было жарко в августовский полдень… Во дворе блочной новостройки одни чахлые прутики. Что-то сдавливало ей виски, и на губах она чувствовала ту же насильственную улыбку.

— Никита, пойди сюда…

Да вот же и он говорит: пошли наверх! Там такой сабантуй… Алюша после автомагазина сразу в гастроном и к ним прикатил… Нет. Она немного пройдется. Ну, махен… Если она Альберту для примирения какие-нибудь галстуки купить, то выходной, магазины не работают! А он, вообще-то, немного боялся… Невозможно ведь с нею говорить все последнее время. «Так ты имей в виду, что в институт я сдавать не буду, ну вот не буду! Если Альберта выставишь!»

Ее слепил яркий синеватый блеск… И вдруг словно стронулись с места лаковые плоскости и хромированные обводы. Лиловая машина словно бы сама по себе двинулась на нее.

Она уходила, почти бежала прочь… И Никита за ее спиной недоуменно спрашивал:

— Ну, махен, ты что?

Ее подхватило медленным страхом, как во сне, на высшей точке длящегося кошмара, когда только через минуту — пробужденье и спадет половина недоумения и напряжения, а с оставшейся половиной — жить… Куда-то она спешила. И не было такого прибежища — куда. Мелькнула мысль: позвонить Лаврову. Пусть кто угодно снимет трубку, спросить его, звать! Но что же она ему скажет? Про свой благоустроенный, снабженный новенькой машиной, умильным Алюшей и очень взрослым и таким реалистичным сыном… тупик?..

И она отошла от телефонной будки.

Вдруг вспомнила. Это было когда-то. Дождливая площадь в Москве и запах гари от вокзала, странный юноша, которого она — не разобраться сейчас в этих детских привязанностях, — наверное, не любила, но связывало их молодое доверие и невозможность не помнить друг друга. И он помнил. А у нее это стало самодовольным: и дом, и маленький Никитка, и еще одно приятное и не у всех имеющееся: привязанность этого Толи Говорова.

Что-то утрачено ею… Когда? Какой-то не той выстроила она себя. И насколько трудно что-то изменить теперь, хотя ей открылись любовь и долг, самоотверженность, память…

Сейчас на жаркой улице Юго-Запада в лицо ей сыпал дождь из того времени, и ее подхватило тем, давним ветром.

Письмо дойдет! Академгородок в Сибири… Его институт… Она поняла, что должна сейчас написать Толе, Анатолию Евгеньевичу Говорову, в этом было облегчение. И может быть, искупление вины.

Она искала дежурную почту в их районе. Ей подсказали довольно далекую. Это был почтамт-автомат.

…Снова и снова перетряхивала все в сумке и кошельке. Что же это?..

Нужно было найти пять копеек для одного из вереницы пластмассовых ящиков, выбрасывающих конверты. Или хоть бы серебряную монетку для разменных автоматов. Что же это? Не было пятикопеечных… Можно двух- или трехкопеечными, или в любом наборе — сказано в руководстве на стене. Под руки попадались ненужные сейчас квитанции, мятые автобусные и трамвайные билеты, пятерки, отдельная пачка десяток на куртку, ключи.

Наталье Головиной 29 лет. Родилась она в Сибири в семье учителей. Закончила факультет журналистики МГУ. Работала в больнице, в районной и заводской печати, на телевидении, в биологических и этнографических экспедициях Печаталась в альманахе «Истоки», журнале «Студенческий меридиан», «Сельская молодежь». Участник VII Всесоюзного совещания молодых писателей.