Николай Зарудный - На белом свете. Уран

— Что?! Мне к сыну по пропуску? — вопрошал Артем Корнеевич. — К Павлушке?! А что это он за такие порядки позаводил? А ну, позови-ка мне его! Скажи, что отец приехал из Белой Горы!

Растерянный милиционер куда-то позвонил, и через несколько минут по широким ступенькам сбежал, улыбаясь, Павел Артемович Шаблей.

Они обнялись с отцом, трижды поцеловались, потом Шаблей поздоровался с гостями.

Шаблей проводил их по красной дорожке на второй этаж, широко открыл дверь своего кабинета. За длинным столом сидели люди. Увидев старого Шаблея и его спутников, встали.

— Сидите, сидите, — махнул рукой Артем Корнеевич и начал раздеваться. — Что это у тебя, Павло, совещание?

— Совещание, тату!

— А я и думал, что совещание, — сказал старик и сел возле стола. — Так ты, сынок, поговори с людьми, а мы послушаем.

— Да нет, батька, мы потом. Извините, товарищи, отец приехал… А с вами встретимся вечером.

Павел Артемович попросил секретаршу, чтоб никого не соединяла с ним по телефону, и повел гостей в соседнюю небольшую комнатку. Тут стояли мягкие кресла, диван, столик и шкафы с книгами.

— Как же вы собрались все вместе? Не могу понять. Где Сосенка, где Белая Гора… Рассказывайте.

…Трижды звонил из Косополья Валинов, умолял соединить его с Шаблеем, но секретарша была неумолима:

— Занят.

— С кем же это он заседает? Большое начальство приехало?

— Очень большое…

— А кто, кто?

— Отец.

Хуже всего на свете — это быть маленьким. Нет, не таким, что лежат в люльках или в сверкающих колясках. Те живут как при коммунизме или еще лучше: все возле них пританцовывают, не успеет рта раскрыть, а ему то соску, то конфетку, то игрушку, сказочки рассказывают, песенки поют — никакой заботы. А если оно, полеживая и подрыгивая ногами, вдруг пролепечет ба-ба-ба, то все в доме словно ума лишаются: поднимут такой тарарам, будто оно произнесло речь.

— Оно уже сказало «баба»!

— «Мама» — оно сказала. Ах, ты ж мое малое, умненькое.

— Оно сказало не «баба», — а «папа».

Хуже всего на свете быть малым — таким, как вот Тимка Чемерис: ходить в третий класс, пасти корову, помогать деду и бабе по хозяйству. Вроде весь свет клином сошелся на Тимке. Не успеешь прийти из школы, как уже:

— Тимка, принеси воды!

— Тимка, дай курам поесть!

— Тимка, сходи купи соли.

— Чего ж ты глаза на потолок пялишь, делай уроки!

— Дай-ка корове мешанки…

А в школе? Каждый, кто старше тебя на какой-то месяц-два, хочет взять над тобой верх и командовать. Хорошо быть большим, размышляет Тимка Чемерис. Таким, как Васько Гайворон или Алик Коза. Гусей и коров они уже не пасут, потому что у них нет, в кино ходят с девушками и за деньги, а не за то, что разгружают Федору Рыбке передвижку. На переменках, например, Алик Коза курит не в уборной, а за школой, брюки носит выглаженные, со складками. Как-то Тимка попробовал и на своих брюченятах загладить складку, но пропалил колени — ругала его баба на чем свет стоит…

Ну, если хорошо подумать, то не так уж и плохо живется Тимке Чемерису на белом свете. Может он с дедушкой ездить в ночное пасти коней, может отрясти грушу у Семена Коляды, промчаться по улице верхом на подсолнухе, изображая Семена Михайловича Буденного, или устроить такой бой «наших» с «белыми», что над селом будет стоять гвалт, будто сюда в самом деле ворвалось войско. Вообще, жизнь прекрасна. Васько или тот же самый Коза уже не могут играть «в перья» или стащить у бабы пяток яиц, выменяв на них в лавке двести граммов конфет «дюшес». А кроме этого, вокруг тебя всегда толпится десяток-другой мальчишек, еще меньше тебя. Каждое твое слово для них — закон. Их можно посылать в атаки на доты, в огороды за арбузами, можно дать приказ принести из дома сигарет, и затем дня три будешь горько кашлять от «Примы», «Прибоя», «Шипки» и даже «Столичных».

Тимка Чемерис, впрочем, доволен жизнью. Только у него среди одноклассников чуб зачесан на пробор, как у Васька Гайворона. Только у него есть настоящий лейтенантский ремень со звездой на пряжке, складной ножик, сверкающие коньки и шариковая ручка. Все это подарил ему Васько Гайворон за особые заслуги, о которых Тимка не расскажет даже под страхом смерти. Если бы даже Юрасик отдал ему свой велосипед, все равно Тимка не сказал бы, что он иногда передает Лесе Куприенко записки от Васька. Если б Тимке надо было передать какой-нибудь девочке записку, то он никому не подарил бы ни кожаного ремня с бляхой, ни ручки, а сам бы ей отдал, и пусть читает. А потом — кому нужны визгливые девчонки в черных форменных фартучках и с лентами в косичках? Правда, среди его одноклассниц есть одна, стоящая внимания, — Катька Бейлихо: на переменках он дергает ее за косички чаще, чем других.

У Тимки Чемериса и его надежной гвардии в лице Юрасика, Вовки, Петьки, Виля и Игнатка есть свои устоявшиеся взгляды на все окружающее. Например, бабушка плачет, что заберут землю под «Факел» и что снесут их хату, а Тимка считает: не будет бо́льшего счастья, чем когда начнут взрывать Выдубецкие холмы, добывать руду и делать в Сосенке атомные ракеты. Если не станет поля и поймы — не надо будет пасти корову и гусей. А начнут сносить хату деда, Тимка обязательно найдет старый штык, который дед еще в войну затолкнул куда-то под стреху.

И как не радоваться, когда уже сейчас можно часами смотреть, как огромнейшие краны переносят блоки, кирпич, как экскаваторы роют котлованы. Еще можно побежать за Выселок и понаблюдать работу путеукладчика. Вскоре начнут ходить поезда из Сосенки в Косополье и далее… Красота!

Говорил Ким Тузов, что за Выдубом они построят огромный город, и если Тимка захочет, то будет жить даже на пятом этаже. И ему будет видно море. Может случиться и такое, что от Сосенки до Переорок и Узгорья будут ходить пароходы. Вообще очень здорово, что в Сосенке сооружают «Факел», только Тимка не может понять, почему в клубе на собрании все шумели. Да поотдавали бы эти поля и жили бы себе на пятом этаже. Хлеб и так пекут в пекарне. Не понравилось Тимке только то, что приезжий дядька говорил, будто их могут переселить из Сосенки. Никуда Тимка из своего села не поедет, разве что в новый город за Выдубом. Жаль ему и тетки Текли с ее хатой: хата ведь славная, с резным крыльцом и ставнями. Тимка, сидя на акации возле окна, тоже аплодировал тетке Текле, когда она сказала на собрании, чтоб все быстро шли вперед к коммунизму.

Быстрее б уже в тот коммунизм прийти, — думает Тимка. Учительница часто рассказывает им, какая настанет жизнь при коммунизме. Все будут делать машины, электронные аппараты. В каждом селе появятся ракетодромы, космонавты будут свободно расхаживать по улицам — как сейчас тракторист Юхим или дед Сноп. И люди станут другими: добрыми, веселыми, такими, как дядько Кожухарь. Тимка сейчас же пропустил бы дядько Михея с теткой Ганной в коммунизм. Вот встретишь его на улице, поздороваешься, а он обязательно спросит тебя о чем-нибудь или скажет: «Ты гляди, как вырос. Парубок!» И после этих слов ты будто в самом деле становишься чуть выше. Или когда дядька Михей едет на «Запорожце», так — садись и катайся. «Запорожец» стоит в гараже, и все, кто только умеет управлять машиной, заходят, берут ее и едут куда хотят, — дядьке Михею не жалко. Несколько раз Тимка ездил на «Запорожце» с Васьком. Пропустил бы он в коммунизм и Васька Гайворона и Лесю — без нее, видать, Васько не пошел бы, — дядька Дыньку тоже, потому что его всегда можно попросить, чтобы смастерил автомат или дал… закурить… Вообще-то Тимка не любит курить, но иногда делает это для авторитета. Семена Коляду Тимка не пропустил бы. Дрожит над каждой грушей. Собак на цепи в саду держит.