Николай Зарудный - На белом свете. Уран

— Петр Иосипович, я не против, чтобы вы заняли пост директора маслозавода, но завод подчиняется тресту, и кадры подбирают они сами.

— Я написал уже в трест и прошу, чтобы вы поддержали мою кандидатуру, — канючил Бунчук. — Я не Кутень, я наведу железный порядок и все вопросы поставлю ребром.

— Кутень справлялся с работой, — заметил Мостовой.

— Масштаба у него не было. Мелкий человечишка, своих свиней откармливал государственной пахтой.

— Вы дружили с ним, вам виднее.

— Кто, я? Александр Иванович, не верьте. Разве может быть у меня общая платформа с Кутнем? Сыну его дали пять лет, а я чтоб дружил? В этом вопросе я — железный. Так что прошу поддержать.

В дверях Бунчук столкнулся с Кутнем, чуть заметно кивнул ему головой, поднял руку, будто приветствовал демонстрантов, и сказал:

— Все задания я выполню, товарищ первый секретарь райкома партии!

Кутень, маленький, сгорбленный, стоял посреди кабинета. У него дергался глаз, и поэтому казалось, что Кутень все время заговорщически подмаргивает собеседнику.

— Прошу садиться, — пригласил Кутня Мостовой.

— Нет-нет, я постою.

Пришлось Мостовому встать и проводить Кутня к креслу.

— Слушаю вас, Василий Васильевич.

— Хочу просить, чтобы вы, Александр Иванович, позвонили в Киев в Верховный суд… Пусть уменьшат срок, пять лет — это много. Он был пьян и… случилось.

— Я вам вчера по телефону сказал, что не имею никакого права вмешиваться в судебные дела. А во-вторых, считаю, что суд обошелся весьма гуманно с вашим сыном. Он — убийца… Только сломавшееся лезвие спасло жизнь Стеше… Понимаете? И все это лежит и на вашей совести.

— Я его воспитывал… — подморгнул Кутень, — а… он отбился от рук… Так что, не напишете?

— Нет, не напишу. Убийц нельзя защищать, да еще и всех тех, кто мешает нам жить — клеветников, чинодралов, карьеристов, анонимщиков. Они убивают души людские, веру.

— Если вы говорите о клеветниках и анонимщиках, — подморгнул Кутень, — то имейте в виду, Александр Иванович, что на себя я это не беру. Я не писал.

— Откуда вы взяли, что я имею в виду вас?

— Вы не сказали, а подумали, — заговорщически моргнул Кутень. — А я не писал. Бунчук писал и на вас, и на Гайворона, а я нет. Спросите у моей жены Надежды. Он и на меня писал анонимки в трест, будто я ворованной государственной пахтой откармливаю свиней и продаю мясо. А я пахту покупаю за собственные деньги, и у меня есть квитанции… Пусть народный контроль проверит. Что ж, я пойду. С комприветом, Александр Иванович… Думал, поможете, а оно…

— Кто там еще есть? — спросил Мостовой секретаршу, когда вышел Кутень.

— Товарищ Валинов.

— Просите, — сказал Мостовой и подумал: что это за букет сегодня такой?

Валинов еще на пороге протянул руку и так подошел к самому столу:

— Рад видеть вас в расцвете, так сказать, сил и энергии, дорогой Александр Иванович. — Заметив сухость Мостового, Валинов сразу перешел на официальный тон, но что-то и в этом его тоне звучало сладенькое, заискивающее. — Наношу официальные визиты, Александр Иванович, но начал с райкома, ибо как писал поэт: «Все мы ходим под Цекою…» Посылает партия, так сказать, на усиление мясо-молочной промышленности, — хрипло засмеялся. — Назначили директором Косопольского маслозавода…

— Если назначили, работайте, товарищ Валинов. — Мостовой возвратил бумажку. — Желаю успехов.

— Я скажу вам правду, Александр Иванович, — мялся Валинов. — Сами понимаете… Я привык к масштабам и… приехал сюда не по своей воле…

— Конкретно, что вы хотите, товарищ Валинов?

— После всей этой истории, которая случилась между нами… Я думаю, что вам не очень будет приятно видеть меня в районе, а поэтому я… просил бы вас, чтобы вы… нашли возможным… замолвить об этом слово в обкоме или в облисполкоме… и… отказаться от моих услуг. У меня определенные связи, прошу понять меня правильно, в Киеве и в Москве, а Косополье… Я был бы вам безмерно благодарен, если бы вы позвонили товарищу Шаблею. — Валинов даже придвинул ближе к Мостовому телефонный аппарат.

— Я вас понял, — улыбнулся Мостовой. — Вас, как коммуниста, инженера, обком посылает на работу в Косополье, а вы… вы не желаете выполнить это решение? Мы же вас охотно принимаем, вы хороший организатор, знаете производство, кроме того, мы хотим в этом году начать реконструкцию маслозавода, так что беритесь за дело… К вам у меня нет претензий, бюро обкома, как вам известно, во всем разобралось, а то, что вы писали про меня, это… ваше личное дело. Приветствуйте своих друзей в Киеве и в Москве.

Валинов вышел, хлопнув дверью, а потом, опомнившись, просунул в кабинет голову:

— Извините, Александр Иванович! — и тихо прикрыл дверь.

Через приемную прошел на цыпочках, и только на райкомовском подворье шаг его стал четким.

В восемь часов вечера к дому № 1 на Пушкинской улице прибыла колонна такси во главе с Сеней Петушком. Сеня принял на себя руководство проводами Стеши и Платона. По его команде все таксисты, явно нарушая порядок славного города Приморска, трижды протяжно просигналили, оповещая, что кортеж прибыл. Стеша в черных очках вышла на балкон:

— Мы уже идем, Сеня!

— Ну, на колеса! — улыбнулся Борис Аверьянович, когда Стеша вернулась в комнату.

— Счастливой дороги и счастливой жизни! — пробасил профессор Крамов.

— Спасибо вам за все, за все, — растроганно промолвила Стеша. — Я счастлива оттого, что у меня столько друзей и… что живу на этом белом свете.

— Попутного вам, Стеша и Платон, ветра и три фута под килем! — провозгласила Клава, заливаясь слезами.

— Я хочу Стеша, чтобы ты… еще вернулась в кино, — сказал Лебедь.

— Дорогой Борис Аверьянович, не надо показывать народу шрамы на лице какой-то Стеши Чугай! — Она обняла своего учителя.

— Я надеюсь, что они… исчезнут. Как, профессор? — Лебедь обратился к Крамову.

— Будем надеяться, — ответил Крамов. — И главное, чтобы не было у людей шрамов… на сердцах…

Все высыпали на улицу, Сеня открыл дверцу машины и посадил рядом с собой Стешу.

— Платон, вы должны знать свое место. — С этими словами Сеня подал Стеше маленькие сережки с голубыми камешками. — Стеша, это от моей мамы. Когда вы были у нас, видели, как она двадцать раз выходила из-за стола? Нет, вы видели?

— Видела.

— Это она ходила искать сережки. Моя мама, если что-то положит, то найти сумеет только великий специалист из уголовного розыска… Мама наказывала, чтобы вы их носили, они приносят счастье.

— Благодарю…

— Женя! Коля! Вы что, никогда не видели витрин, да? Возьмите отпуск и можете стоять перед ними хоть все двадцать четыре профсоюзных дня! По машинам, а то я не настолько знаком с начальником вокзала, чтобы задержать поезд.