Николай Зарудный - На белом свете. Уран

— Приходите, товарищи, в клуб, у нас уже тепло. — Коляда вдруг стал спокойным, добрым и несчастным человечком. — Видели, колхоз растаскивают, а за все должен отвечать я…

Дома Платон ничего не сказал Ваську.

— Ты устал, Платон?

— Устал.

Кажется, за всю жизнь Платон еще не переносил такого оскорбления, как сегодня. За что мстит ему Коляда? За разговор с Мостовым? Нет, настоящая причина спрятана где-то глубже.

— Ты, Вася, побудь дома, а как придет Галя, скажешь, что скоро вернусь.

Платон взял в курятнике веревку и пошел в поле.

Начиналась метель. Ветер бросал в лицо лапчатые снежинки, свирепо метался над полями, тоскливо выл в ярах и победно трубил в высоте.

Платон зашел в полосу, клином врезавшуюся в поле, и начал вырывать стебли подсолнуха, высокие и черные. Платону подумалось, что они почернели от горя, когда с них срезали веселые головки.

Вырывать стебли тяжело. Еще когда подсолнухи были живыми, они глубоко пустили в землю корни и теперь не хотели разлучаться с ней. Платон вырывал их с корнями, ломал руками, сбивал сапогами и кидал в кучу. Затем он связал ее и, взвалив на плечо, пошел.

…Веревка врезалась в плечо, но Платон не чувствовал боли. Ноги проваливались в снег, он падал, поднимался и опять брел через поле.

Дома уже хлопотала Галина. Возле печки лежала куча хвороста.

— Это Васько принес, — пояснила Галя, а потом спросила: — Что у тебя там с Колядой было?

— А ты откуда знаешь?

— Стешка приходила… Не задирайся с ним, Платон, а то жизни не будет…

— Будет…

— Там тебе письмо.

— Где?

— В той комнате на столе.

…Платон узнал знакомый почерк. Нетерпеливо разорвал конверт…

«Платон!

Мне не понравилось настроение, с которым ты писал последнее письмо. Можно подумать, что тяжело только тебе одному. Не кисни! У меня тоже бывают такие дни, что не хочется жить… но… хватит. А жизнь, к сожалению, и складывается из маленьких тревог. И если ты думал, что на второй день твоего приезда все изменится в селе, ты ошибался. Приказать людям, чтобы они стали добрыми, нельзя. А сделать их злыми легче. Твой Коляда не исключение. Что бы ни случилось, я не хочу, чтобы ты растерял свои мечты. Без них тяжело… Мой старенький генерал уже в отставке, и я с ним хожу в парк. Отец стоит на страже мира, а мама — возле плиты.

Я тоже хочу видеть тебя. Иногда мне кажется, что я слышу твои шаги под окном, и лечу как сумасшедшая, а потом вижу, что это ходит мой старенький генерал… Как я хочу, чтобы ты стал генералом!

Это было первое письмо, в котором Наталка написала, что хочет видеть его. Всего несколько строчек! Платон перечитал их раз двадцать, и они рассказали ему о многом.

— Галя, сестричка, я сейчас поеду, а ты побудь с Васьком до понедельника. Хорошо? Я вернусь. Только туда и назад… Найди мой свитер.

— Ты к ней?

— К ней!

— Езжай, — тихо сказала Галя. — Ты молодец.

— Почему это я стал молодцом?

— Потому что ты едешь к ней в метель, за сотни километров…

Собрался Платон быстро, надел сапоги, военный кожушок отца, подсчитал свои финансовые возможности и решил, что больше тридцати рублей брать не имеет права.

— В понедельник вернусь, — сказал он на прощанье Гале и пошел к Снопу.

Нечипор Иванович выслушал и разрешил.

— Езжай.

Юхим вышел из хаты вместе с Платоном:

— Сейчас добудем где-нибудь коней, и я отвезу тебя на станцию, иначе не доберешься до утра.

Возле хаты Ивана Лисняка стояли запряженные лошади, на которых он развозил молоко.

— Обожди, — сказал Юхим и побежал на подворье.

Иван с Катрей ужинали.

— Просим к столу, Юхим. — Катя поставила на стол еще одну миску.

— Спасибо. Я к Ивану Ивановичу.

Лисняк подал свою тетрадь. Юхим написал, что он просит коней отвезти на станцию Платона.

«Куда едет Платон?» — написал Лисняк.

«В Винницу».

«Зачем?»

«Там живет одна дивчина…»

«Бери. Только не очень гоните», — написал Иван Лисняк, и лицо его стало красивым и радостным. Он вынес хлопцам еще и свой кожух. Потом взял кнут и кнутовищем вывел на снегу:

«Как звать?»

«Наталка», — написал Платон.

Кони легко подхватили сани…

Возле криницы Поликарп Чугай поил лошадей. Стешка сидела на санях, кутаясь в большой платок.

— Куда это вы, дядька Поликарп, собрались глядя на ночь? — придержал коней Юхим.

— Там накорчевал пней, хочу привезти…

— Как же вы их в такие морозы корчуете?

— После работы приду — ломом, ломом, а затем топором. Дня за три выкорчую… И пенька нет, и дрова есть. И Коляда не завернет. Тпру, не спеши, напьешься.

— А вы куда? — Из-под платка выглянули Стешкины глаза.

— Жениться! Вийо! — Юхим щелкнул кнутом.

Проезжая мимо хаты Лисняка, Стешка прочитала на снегу: «Наталка». Она соскочила с саней и пробежала своими сапожками по буквам…

— Ты что, дочка, сдурела, снег топчешь? — спросил Поликарп.

— Не спрашивайте, батя…

За селом дорогу еще не замело, и хлопцы ехали быстро.

— А когда поезд? — спросил Юхим.

— Не знаю. Наверное, еще и пересадка будет.

— Успеем. Вийо! Это та, полковничья?

— Та.

— Написала, чтоб приехал?

— Нет. Написала, что будто слышит, как я под окнами хожу…

— И все? — удивился Юхим.

— И все…

— А я думал, что она хочет экстренно замуж… Так зачем же ты едешь? На переговоры?

— Хочу ее увидеть.

— Дорого тебе это свидание обойдется.

— А ты б не поехал?

— К кому?

— Если б Стешка жила за двести километров от Сосенки и написала, что хочет видеть?..

— Вийо! Гаття!

— Ты сказал Стешке, что любишь?

— Да-а, говорил когда-то… Молчит… И смотрит на меня, а не видит… Где-то далеко мыслями… И что это такое, Платон? — Юхим ерзает в санях, будто удобнее усаживается. — Светлана-президентша по мне сохнет, по две записки на день передает… Славная ведь, проворненькая такая… А я без Стешки жить не могу… А тут еще Кутень приехал, на мою беду. Натянет свои кожи и скрипит… То к Гале твоей ходил, затем к Светлане перекинулся, а сейчас к Стешке дорогу топчет…

— К Гале? — удивился Платон.

— Это всем известно… — задумчиво ответил Юхим. — Ей-богу, я ему ноги поперебиваю…

Сквозь метель прорезался далекий гудок паровоза.

…В станционном зале было пусто, лишь за окошком, похожим на амбразуру, дремал кассир. Платон постучал.

— Куда? На Винницу? Скажем, скажем, усе скажем, — с готовностью пообещал кассир.

Обождали минут пять. Кассир молчал.

— Да он спит! — Юхим требовательно постучал кнутовищем в «амбразуру».

— Куда? — высунулось сонное лицо. — На Винницу? Скажем, скажем, усе скажем…

— Только вы не спите.

— Скажем, скажем, усе скажем… Так. Доедешь до Фастова, а там пересядешь, — кассир зевнул и закрыл окошко.