Николай Зарудный - На белом свете. Уран

— Дядько, вы что, маку объелись? На сон вас тянет? Когда же поезд на Фастов будет?

— Скажем, скажем, усе скажем… До Фастова поедешь через пять часов и… семь минут… если не опоздает. — Окошко закрылось.

Юхим выругался и сочувственно посмотрел на Платона.

— Что ты тут будешь делать? Давай домой, другим разом поедешь.

— Нет, я поеду сегодня. Ты, Юхим, возвращайся в село, иначе заметет. Спасибо тебе. Передавай Стешке привет.

— Не знаю, какая планида сегодня найдет на нее, может, и не посмотрит…

Мимо станции с железным грохотом проносились поезда. Только на мгновенье фары паровозов выхватывали из темноты приземистое строение станции с названием «Косополье» и спешили через мосты и туннели к большим городам.

А на станции — никого. Граждане города Косополья в такую непогоду не любили выходить из хат.

Платон посмотрел на часы: половина первого. Через два часа он уже сядет в поезд, а там… Может, Наташа будет стоять у окна?.. Холодно. Платон уселся на широкий диван возле черной голландской печки…

Разбудил его высокий железнодорожник с фонарем в руках:

— Проспишь все царство небесное. Сейчас автобус пойдет на Косополье.

— Как?! — схватился Платон. — Мне на Фастов нужно…

— На Фастов уже три часа как отправили…

Платон бросился к окошку:

— Почему же не сказали мне, когда поезд пришел? Вы же знали, что мне надо!

— А у меня радива нет, чтобы всех будить… Я посмотрел — ты спишь, ну, думаю, раз человек спит, то пусть себе спит…

— Как же так? — сокрушался Платон. — А когда ж теперь будет на Фастов?

— Скажем, скажем, усе скажем… Так… охо-хо… Значит, будет через восемь часов и…

Платон плюнул и выбежал со станции. На второй линии стоял товарняк.

— На Фастов? — крикнул сцепщику.

— Еще и дальше.

Поезд тронулся, Платон вскочил на ступеньку вагона.

— Слазь, слазь к чертовой матери! — ругался сцепщик. — Ты же замерзнешь! Слазь!

Поезд набирал скорость. Передний вагон немного защищал Платона от ветра, но снег скоро засыпал всю тормозную площадку. Черт с ним, с ветром, со снегом, с морозом! Главное, что он едет, что сегодня он увидит Наталку.

Рассветало…

Где-то в середине дня поезд пробился сквозь метель к Фастову. Платон шел через линии, еле переставляя ноги. Все тело будто налилось ртутью, нестерпимо болела голова. Чтобы согреться, он напился в буфете чаю, но это не помогло. Платона лихорадило. Он разыскал медпункт — попросить каких-нибудь порошков. Молодая врачиха приказала ему сбросить кожух и подала термометр.

Платон сидел с закрытыми глазами и думал, что у него не хватит сил выйти из этой теплой комнатки. Врачиха взяла термометр.

— О-о! Да у вас уже тридцать девять и четыре! Откуда вы?

— Это я на товарняке часов шесть проехал…

— Какой ужас! Сейчас же надо в больницу! У вас, может быть, воспаление легких…

— Но мне нельзя в больницу!.. Понимаете?

Но врачиха его не слушала. Она позвонила в «Скорую помощь», чтобы немедленно прислали машину. Вскоре вошли санитары:

— Где больной? Сами дойдете?

— Дойду…

Юхим завел лошадей в конюшню, насыпал им в корыто сечки и заторопился в клуб. Не сворачивая на мосток, по льду перебрался в село. В клубе еще светилось.

— Гармонист появился! — крикнула Светлана, увидев Юхима.

Кто-то из хлопцев бренькал на балалайке, несколько пар шаркали ногами по полу. Стешка и не посмотрела на Юхима: она стояла возле окна с Дмитром.

— Отвез Платона? — Это подошла Галя.

— Отвез.

— Когда свадьба, не сказал? — с подчеркнутым безразличием спросила Стешка.

— Как привезет невесту, — ответила за Юхима Галя, накидывая на голову платок. — Девчата, кто домой?

На крыльце Галина задержалась: ожидала, что к ней подойдет Дмитро, но тот вертелся возле Стешки. Галя видела, как Максим прикрыл своим кожухом Софию, как Петро догонял Олю; от этого чужого счастья у нее защемило сердце.

Стешка вышла на улицу с Дмитром. Возле калитки стояла Светлана и с надеждой спрашивала:

— Кому со мной по дороге?

Но Дмитро притворился, что не слышит. Он шел рядом со Стешкой, заложив руки в карманы своего кожаного пальто, и рассказывал анекдот. Юхим, надвинув шапку на самые глаза, молча плелся за ними. Возле криницы Стешка остановилась.

— Доброй ночи, — сказала Дмитру, — я сама дойду.

— Я провожу, Стешка.

— А я не боюсь. — Стешка помахала ему рукавичкой и ускорила шаг.

— Подумаешь, — сплюнул сквозь зубы Дмитро и возвратился назад.

Он догнал Галю возле самой хаты.

— Почему ты не обождала, Галя? — Расставив руки, Дмитро остановил девушку.

— А почему это я должна тебя ждать? — Галя обошла его и встала на порог.

— Я тебя целую неделю не видел…

— Не большая беда. — Галя открыла дверь в сени. — Иди куда шел.

— Я к тебе шел…

— Что, Стешка выгнала?

— Очень она мне нужна. — Дмитро зашел в сени. — Сама подозвала… Ты не сердись, Галя. В хату приглашай, что ли?

— Уходи отсюда.

— Да ты что? — Дмитро взял Галю за руки и притянул к себе.

— Пусти! — упиралась Галя; едкий запах мокрой кожи был сейчас особенно противным.

— Идем в хату, Галя… Я к тебе пришел…

В сени вдруг выбежал Васько — в коротких белых штанишках, босой.

— Пустите ее! — испуганно закричал он.

Галина схватила Васька на руки и, как маленького, понесла в хату, а потом вернулась в сени и закрыла двери на крючок.

— Чего он к тебе лез? — дрожа от холода, спросил Васько.

— Спи, Вася.

— Я ему дам, ты мне только скажи!..

— Хорошо, Вася.

— Тебя никто не будет обижать, пусть только я вырасту…

Сквозь сон Галина услышала, как кто-то ходил по подворью. Встала, подошла к окну. Неужели Дмитро? Нет. Шаги тяжелые, медлительные. Кто? Что-то положил под дверью. Высокий, в коротком кожухе. Сердце готово выскочить от страха. Что нужно этому человеку? Опять что-то несет… Глаза привыкли к темноте, и Галя узнала: это Поликарп Чугай. Неужели хочет хату поджечь? Нет. Как она могла подумать такое? Носит дрова… Да, да. Вот опять положил охапку. Тихо кладет, чтобы не разбудить. Спасибо вам, дядько Поликарп…

А Поликарп все носил и носил тяжелые скрюченные поленья, обмерзшие и скользкие. Еще три дня назад этот огромнейший пень, впившись узловатыми корнями в землю, пугал Поликарпа своим мертвым окаменелым величием. Это был, наверное, столетний клен. Когда-то он возвышался на опушке, гордый и могучий. Пень, наверное, до сих пор помнил, как хищно звенела пила, впиваясь в него, и как тяжело упал ствол и под ним загудела земля. Пень остался одиноким, порос от тоски зеленым мхом и начал гнить. И вот пришел человек с ломом, топором и лопатой. Пень цеплялся за землю каждым своим корнем, но наконец сдался. Он не сможет никогда стать ни мостком, ни высокой дверью, ни широким столом. Он мог еще только сгореть. Лучше вспыхнуть огнем, обогреть своей смертью людей и развеяться в высоком небе дымом, чем струхляветь в земле и расстелиться прахом под ногами.