Николай Зарудный - На белом свете. Уран

— Благодарю, со вчерашнего дня не был дома…

— Не знаю, доберетесь ли быстро с такой дивчиной, — сказал Коляда и испуганно осекся.

— Это уже наша забота, Семен Федорович. До свидания!

Коляда ругал себя за неуместную шутку.

…Сапоги Васька лежали на печке — сохли… Если б не эта беда, то можно было бы нацепить один конек и помчаться по улице. А так жди, пока высохнут. Но вообще-то если ты один в хате, можно найти чем развлечься.

Чтобы совесть была совершенно чиста, Васько дважды продекламировал на память «Мне тринадцатый минуло…», потому что завтра учительница могла спросить, а потом уж стал перебирать все варианты доступных развлечений. Можно подбрасывать к самому потолку и ловить подушки, можно нарисовать на дверях круг и целиться в него мячом, можно поставить поперек хаты лавку и, разгоняясь из сеней, прыгать через нее.

Первые свои два замысла Васько осуществил с успехом. Теперь очередь за третьим. Лавка — посреди хаты, двери в сени открыты. Васько разбежался от самой лестницы — и р-раз! Высота взята. А что, если поставить на лавку еще стульчик? Опять разбежался и, споткнувшись о порог, загремел на пол… Что же делать? Сапоги еще не высохли. И вдруг пришла счастливая мысль.

Васько достал из шкафа Платонову гимнастерку и синие галифе. Брюки падали, но веревочка надежно закрепила их где-то под мышками. Гимнастерка большая, но рукава можно засучить. А воротник? Это тоже просто: берется иголка и воротник сшивается. Теперь надо подпоясаться старым отцовским брезентовым ремнем — и все. Сапоги можно надеть и мокрые.

Осмотрев себя в зеркало, Васько остался доволен. Правда, галифе висели, как на колу, и гимнастерка по колени, но вид солдатский. Затем снял с вешалки шинель, примерил ее и категорически отказался: шинель висела до пят…

Пришлось Ваську надеть свое пальтишко. Прекрасно! Ведь его не обязательно застегивать, и тогда будут видны и галифе и гимнастерка. Шапка Платона несколько великовата, но ничего. Теперь надо вырезать из картона звездочку. Васько внес из сеней коробку со своими сокровищами. Тут и винтики, и колесики от старых часов, и три петушка… О них он совсем забыл. Самого крупного надо разрисовать и где-нибудь прибить… А что, если его подарить… дядьке Поликарпу? Денег за дрова он не взял, так хоть петушка ему отнесет Васько.

Но радость его быстро прошла: не было красок. Только чуть-чуть осталось черной, а Васько не хотел дарить черного петуха. Где добыть красок? Есть выход: он пойдет и попросит у дядьки Ивана Лисняка, тот не откажет.

Васько вырезал и пришил на шапку звездочку, взял петушка и четким солдатским шагом вышел на улицу…

Иван Лисняк жил возле Русавки, но Васько повернул к школе. Там, на горе, наверное, много хлопцев.

Появление бравого солдата вызвало у хлопчиков большой восторг и зависть. Васька заставили снять пальтишко и пройтись в полной форме. Ощупали галифе, гимнастерку. Хорошо Ваську! Матери нет — сирота, — что хочешь, то и делай. Ему предлагают самые лучшие лыжи и сани — спускайся сколько пожелаешь.

С таким же удивлением и восторгом приветствовали Васька в хате Лисняков. Иван Иванович вытянулся перед ним, а тетка Катря даже задохнулась от смеха:

— Посмотри, какое солдатятко пришло…

Васька раздели, сунули в обе руки по пирожку.

— Ешь, детка, ешь.

Васько положил пирожки на стол и с удивлением посмотрел на Ивана Ивановича. Только что Лисняк смеялся, а сейчас почему-то отвернулся к стене, да и тетка Катря вытирает глаза. Чего это они?

— Я пришел к вам попросить красок. — Васько показал тетке Катре петушка. — Пусть Иван Иванович дадут, если есть.

Иван Лисняк, увидев петушка, улыбнулся Ваську и принес из другой комнаты коробку с красками и кисточками. Все это он поставил перед Васьком и что-то показал руками.

— Бери, Вася, рисуй, — сказала Катря.

Таких красок ему еще не приходилось видеть: они были в маленьких тюбиках. Васько не знал, с чего начинать, но вот к нему подсел Иван Иванович, достал из коробки овальную фанеру со следами засохшей краски, а потом в своей тетради написал: «Это называется палитра, а краски масляные. Ими надо рисовать так».

Иван Иванович из нескольких тюбиков выдавил на палитру краски, разрисовал голову петушка, а потом передал кисточки Ваську.

Петушок вышел на удивление красивый. А когда Иван Иванович несколько раз еще провел своей кисточкой по крыльям и дорисовал хвост, то Васько всплеснул руками и прокричал на всю хату:

— Ку-ка-ре-ку-у! Ку-ка-ре-ку-у!

Тетка Катря опять почему-то стала вытирать слезы, а потом прижала к себе Васька и долго целовала в горячие щеки.

Васько поклонился Ивану Ивановичу и тетке Катре, от пирожков отказался, но ими все равно набили полные карманы.

На прощанье Лисняк написал Ваську: «Молодец. Приходи к нам, будем рисовать».

Ваську хотелось подарить петушка тетке Катре, но, может, и дядько Поликарп тоже очень хочет иметь такого же петушка? Ничего, Лиснякам он еще сделает.

Не любил Поликарп Чугай этих длинных зимних вечеров. А если еще и работы не было, то тянулись они для него вечность. Посидела бы хоть Стешка дома, было б с кем словом перемолвиться, но она пошла на фермы, а оттуда в клуб. Разве удержишь? Вышла Стешка из-под его воли. И единственное, чего больше всего боялся Поликарп, это чтоб не пошел людской разговор о его дочке.

Вспоминалась Поликарпу Марта. Еще не было такого дня, чтоб он не думал о ней. Разве забудешь, когда перед глазами Стешка — как две капельки похожа на свою беспутную мать. Одиннадцать уже лет минуло, как удрала она с Ладьком. И не появилась, не напомнила о себе дочке даже тогда, когда Стешка жила с бабушкой. Несколько раз собирался Поликарп написать во всесоюзный розыск, но так и не написал. Зачем? Чтобы разбередить старую рану или чтобы отомстить? Стешка никогда не говорила с ним о матери, будто ее и не было никогда в этой хате.

Поликарп зажег еще одну лампу и поставил в другой комнатке. Пусть светятся окна, чтобы людям не казалась такой хмурой Поликарпова хата. А может, зайдет кто на огонек? Открыл бы широко двери, улыбнулся бы Поликарп: «Заходите, люди добрые, в мою хату!»

Поставил бы бутылку горилки, принес бы из чулана холодца, сала: все, что есть в хате, было бы на столе…

«Как поживаете?» — спрашивали бы гости. «Спасибо, хорошо… Прошу к столу вас. Садитесь в моей хате».

Выпили бы по чарке, и пошел бы тихий разговор о том да о сем… Михей Кожухарь мог бы затянуть песню… А люди проходили бы мимо Поликарповой хаты и улыбались: «Добрый человек Поликарп…»

Неужели кто-то идет? Это не Стешкины шаги. Поликарп широко открыл дверь:

— Заходите в хату.

— Да я иду. — Маленькая фигурка вкатилась в сени. — Добрый вечер!