Николай Зарудный - На белом свете. Уран

— Вы что, Никодим, сдурели?! Макар, иди-ка сюда! — завопила она на все подворье.

— Да это ж меня Макар попросил, — сказал Дынька и — бабах обухом по доске.

А Макар, вместо того чтобы прогнать Дыньку, поздоровался с ним за руку и начал ему помогать.

— Не дам! — истерично закричала Олена и, вспоминая всех чертей, стала отталкивать от забора Макара и Дыньку.

Дынька плюнул, закурил цигарку и сел, а Макар не без усилий затащил свою спутницу жизни в хату и обратился с категорическим вопросом:

— У тебя, Олена, есть голова на плечах?

— А у тебя? — в свою очередь спросила Олена.

— Выслушай меня. Начали мы строить в степи полевой стан — чтоб людям было где отдохнуть и пообедать в жару…

— Так построили уже один!

— То в первой бригаде, а это в третьей… И хоть плачь, не хватает досок на крышу…

— Лучше б ты гроб мне из них сделал! — заголосила Олена. — Был муж как муж, пока не связался с Гайвороном! Он всеми вами верховодит…

Для подкрепления своих атак Олена разбудила дочь. Но Светлана, выслушав мать, сказала:

— Правильно, отец, делаешь, а то от всего света отгородились.

В полдень пришла машина, и Макар, погрузив доски, уехал в поле. Олена изредка посматривала в окно: боже мой, стояла хата без забора, как прыщ на голом месте. А Дынька, чтоб ему покрутило руки, навешивал совсем низенький штакетник… Не удержалась Олена, выбежала на подворье:

— Повыше делай, повыше! Да гуще!

— Каждый забор имеет свою пропорцию, Олена, и ты меня не учи. Зачем тебе прятаться от людского глаза? Живете честно, хлеб едите заработанный, так, значит, и жить надо на виду, — рассуждал Дынька. — А такой штакетник подвяжет хату, как поясочком.

Дынька закончил работу, и Олена не на радостях, а для порядка пригласила в хату:

— Заходите, дядько Никодим, да чарку выпейте.

Дынька отказался:

— Еще имею одну работу тонкую. Просил Макар, чтоб непременно закончить до воскресенья рамы для портретов.

— Для каких портретов? — поинтересовалась Олена.

— Это, значит, твой Макар с моим Олегом придумали: чтобы Иван Лисняк нарисовал лучших людей нашего села… Портреты большие. А я смастерю дубовые рамки, и вывесим их, чтобы все видели и чтоб было на них равнение, — пояснил Дынька.

— Ты смотри… Кого ж он рисует?

— Известно кого: Нечипора Снопа, Михея Кожухаря, — загибал Дынька пальцы, — Максима Мазурового, Стешку Чугаеву… И еще Савку Чемериса нарисует… Без Гриця вода не освятится: Савка везде пролезет…

— Разве рисуют того, кто хочет? — поправила на голове платок Олена.

— Где там! — махнул рукой Дынька. — Правление заседало, обсуждало каждый портрет… Жаль мне, что не нарисуют Гайворона. Сам не захотел. Говорит: «Я еще ничего не сделал и, кроме выговора, никаких отличий не имею». А Коляда встал и тоже: «Есть такое мнение, чтобы согласиться».

— А из молодиц никого на портрете не будет? — выспрашивала Олена.

— Мотрю Славчукову нарисуют…

— Чем же это она так угодила?

— За труды удостоили. А Савка, ей-богу, сам напросился.

— А почему ж вас не удостоили? — зацепила Дыньку за живое Олена.

— Баба моя на портрете будет. О! За буряки. Сказать правду, Текля моя к работе рьяна, но и я ж тоже… Словом, им виднее… Я не святой, чтобы меня малевали… Но ты, Олена, скажи Макару, что я не меньше сделал для артели, чем Савка Чемерис… Это люди знают!

Чем бы ни занимался Макар Подогретый, а находил время зайти к Ивану Ивановичу Лисняку и посмотреть, как продвигалась работа. Портрет Нечипора Снопа уже был готов. Писал его Лисняк с фотографии, ибо позировать Нечипор отказался.

— Нет времени сидеть мне здесь, жатва…

Зато Текля Дынька приходила исправно и позировала добросовестно: час могла сидеть, не шевельнувшись. Когда портрет был написан и Дынька вставил его в рамку, Текля заплакала.

— Ты чего? — спросил жену Дынька.

— Горько, что не рисовали меня, когда молодой была…

Савка Чемерис пришел к Лисняку, как на праздник: подстриженный, побритый, в новых брюках и в синей сатиновой рубахе. Сопровождали его Михей Кожухарь и Дынька.

Пощупав полотно, краски, Савка написал Ивану свое первое требование: «Нарисуй меня на коне».

Лисняк рассмеялся и замахал руками. Савка настаивал на своем:

— Я в колхозе с первого дня и всегда лично при лошадях. Так пусть Иван нарисует меня на коне… Сейчас схожу и приведу Горлицу…

— Так то ж кобыла, — заметил Михей.

— Если Иван захочет, то сделает из нее жеребца. Разве ему трудно? А без коня я кто? Подумают, что какой-нибудь столяр…

— На коне и дурак поедет, — оскорбленно ответил Дынька, — а ты попробуй сделай хоть раму…

— Да это я не о тебе, — оправдывался Чемерис, смекнув, что Дынька в самом деле может отказаться делать раму для его портрета.

Иван Лисняк пояснил, что под портретом будет подпись: «Конюх Чемерис», — и это несколько успокоило Савку. Но перед тем, как сесть в соответствующую позу на лавке, он написал новое требование: «Нарисуй меня в таком пиджаке, в каком я ходил на пасху и на Первое мая в сорок первом году».

Лисняк никак не мог вспомнить, какой был пиджак у Савки, и Чемерис начал рассказывать Кожухарю и Дыньке да писать Ивану:

— Такой был синеватый, даже будто зеленый, а по нему полоска шла… В Косополье купил перед самой войной… Добрый пиджак был, сейчас таких нет. Не шьют…

— Пусть тебя Иван в генеральском мундире нарисует, — посоветовал Кожухарь.

— Зачем это я в генеральский наряжусь, если был только полковником?

— Вот брешет, вот брешет, — мотал головой Дынька, будто отбивался от мух.

— Да все об этом знают! — вошел в роль Савка. — Спроси Михея…

— Ему присвоили полковника после того, как Савка два самолета сбил, — подтвердил Михей.

— Когда, как? Ты сбил? — Дынька показал пальцем на Чемериса.

— Лично сбил, — ответил Савка. — А дело было так…

Иван Лисняк не слышал, о чем говорил Савка, но догадывался, что он рассказывал какую-то новую невероятную историю. Иван смотрел на высокий лоб, на умные, хитроватые глаза Чемериса и думал, что, наверное, мог бы выйти из него и генерал и изобретатель или артист, если б не безмерная любовь к земле, которая с детства и на всю жизнь приковала его к этим сосенским полям… И Лисняк рисовал Савку Чемериса не просто конюхом, а мыслителем, который знал тайны земледелия…

Через неделю Лисняк закончил портрет Стешки. Все восхищенно хвалили Ивана, а Стешка, посмотрев на красивую гордую девушку, сказала:

— Это не я.

А сама хорошо знала, что это она…

Портреты вывесили на щитах при въезде в село. Издали казалось, что они вырастали из земли.

Каждое утро по пути в бригады заворачивал сюда и Дмитро Кутень. Хитро щурился Савка Чемерис, будто угадывал мысли агронома. Гордо смотрела на Кутня нарисованная Стешка: ей было безразлично. А живой?