Николай Зарудный - На белом свете. Уран

Живая тоже не обращала на него никакого внимания. Один раз удалось ему подстеречь ее, когда она ехала домой. Стешка остановила коня:

— Чего тебе?

— Выслушай меня, Стешка.

— Я знаю, что ты скажешь… Но я не поверю ни одному твоему слову.

— Я люблю тебя.

— Нет никакой любви. Есть только страдания… И ты не ходи за мной.

— Стешка, есть любовь, есть, — прошептал Дмитро. — Какой ты хочешь любви? Я все для тебя сделаю.

— Мне ничего не надо.

Стешка дернула за повод, и Гнедко послушно обошел Кутня.

— Я знаю, кого ты любишь, но разве ты нужна ему? — крикнул вдогонку Дмитро. — Вернись!

В ответ только удаляющийся топот копыт…

Теперь Стешка ночевала в летнем лагере. Доярки, закончив работу, ехали домой, а она оставалась одна. Даже подпасков отпускала. Они загоняли скот в ограду, выпрашивали у Стешки денег на кино, и, позабыв об усталости, мчались полевыми тропинками в село.

Надвигалась ночь, но не утихал шум на полях. Ползали по пшеничному полю комбайны, сновали груженные зерном автомашины, надрывно гудели, кромсая землю тяжелыми плугами, тракторы. Этот шум напоминал Стешке, что она не одинока в этом ночном поле. Она раскладывала костер и просиживала возле него часами, наблюдая, как взлетают в небо снопы искр. В душе Стешка надеялась, что, может, на этот огонек придет он. Но таяли короткие июльские ночи, а он не приходил… Стешке были видны отсюда далекие отблески фар — там пахал Платон. Разве не видит он этого костра или не знает, кто его зажег?

Уже вспыхнула утренняя заря, а Стешка все еще сидела у потухшего костра. Она искала в мыслях хоть какую-нибудь утеху, но не находила. Зрело неудержимое желание сделать ему больно. Пусть он видит, что у нее нет теперь ни радости, ни счастья. О, не знает он еще Стешки!

Холодно. Низко стелился туман. Сморенная бессонной ночью и трудными мыслями, Стешка пошла в маленькую хатенку-вагончик, где стояли бидоны. Охапка сена, застланная белым рядном, — не постель. Кажется, что не успела и глаза закрыть, как уже появились доярки, стали выносить бидоны. Не уснешь. И Стешка вышла из вагончика, росным лугом побежала к Русавке, раздевшись, прыгнула в сонную воду. Потом доярки угощали ее парным молоком, свежим хлебом и медом. Прибежали заспанные подпаски с торбочками через плечо, открыли ограду и выгнали на пастбище скот.

Каждое утро мальчишки наперебой рассказывали Стешке содержание фильма, который они видели вчера, со всеми подробностями и своими комментариями, опуская лишь те места, где герои целовались или вели себя не совсем пристойно. Между прочим, сообщалось, кто был в кино, кто с кем сидел, о чем говорил. Не было для них секретом и кто кого провожал домой. После этой информации хлопцы оставляли Стешку одну и до обеда играли в «дурака» или читали. Последнее время книжки приносили в поле Васько и Алик Коза.

Стешка слышала, что Наталка со Светланой развозят книжки по всем бригадам. Макар Подогретый дал им одноконную тележку, они грузили на нее книжки, в кооперации брали мелкий товар и ездили по полям. В обеденный перерыв читали возле молотилки газеты, раздавали книжки и торговали… К летнему лагерю скотоводов они еще не заезжали, но хлопчиков с книжками прислали. Стешка понимала, что Наталка не хочет встречаться с ней. И не надо. Стешка демонстративно забраковала все книжки, которые предложил ей Васько: взяла только брошюру «Как кормить скот соломой» и порванный, пятилетней давности журнал мод.

В обед хлопцы погнали коров в лагерь, Стешка осталась одна. Листала брошюру. Ученый очень мудро поучал, как надо резать солому и заваривать сечку.

— Добрый день, — поздоровался кто-то.

Стешка подняла голову: Юхим.

— Здравствуй. Я и не заметила, как ты подошел.

— Ты вообще меня не замечаешь… Вот принес тебе подарок отца. — Юхим развернул платочек и подал Стешке маленькие золотые часики.

— Нашел?! — обрадовалась Стешка. — Ой, идут! Исправные. Где они были?

— От старой скирды солома осталась, а мне пахать надо, — рассказывал Юхим, — ну я подумал: дай сгребу и сожгу. Взял у хлопцев вилы и начал сгребать. Вдруг что-то заблестело. Смотрю: часы…

— Спасибо тебе, Юхим! Отец обрадуется…

— А ты?

— Буду носить и тебя вспоминать… А ремешок как новый, — удивилась Стеша. — Как же он не сгнил? И пряжка не поржавела.

— Это… Это не кожа, — сбивчиво стал объяснять Юхим. — Ну, вроде пластмассы… А пряжка из нержавейки… Славно нарисовал тебя Иван Иванович. Как живая, — перевел Юхим разговор на другое.

— Это тебе показалось, потому что не видел давно.

— Давно, — вздохнул Юхим.

— А почему не приходил? Ни в кино не встречала, ни на улице…

— Ты все знаешь, Стешка… Когда-то приходил, а сейчас… Уж и тропинка зарастает. Было время — хотел удрать на край света…

— Почему?

— Чтоб забыть.

— Все проходит, Юхим.

— Правда, что ты за Кутня замуж выходишь?

— Нет…

— Все еще надеешься?

— Ты о чем?

— Эх, Стешка, Стешка… Почему не хочешь смотреть правде в глаза?

— Ничего не могу поделать с собой, Юхим.

— Любишь его? Неужели весь век будешь страдать?

— Нет!

…И — опять ночь. Потух костер возле фанерной хатенки, и Стешка не подкладывала больше хвороста — все равно он не придет на этот огонек. Но она должна увидеть его сейчас, немедленно, чтобы положить конец сомнениям и мукам.

Стешка пронзительно свистнула. В ответ заржал Гнедко.

— Иди сюда, дурачок…

Подтянув подпруги, Стешка вскочила в седло.

В свете фар Платон увидел фигуру всадника, которая вдруг выросла перед трактором.

— Стешка, ты же могла под гусеницы попасть! — Платон остановил машину. — Чего ты блуждаешь по ночам?

Стешка соскочила с коня и подошла к кабине.

— Я ищу свою судьбу…

— В поле?

— Везде… Подойди ко мне.

Платон вышел из кабины.

— У тебя что-то случилось?

— Нет… Я хочу пригласить тебя на свадьбу…

— Какую свадьбу? За кого ты выходишь замуж? — Платон не мог ничего понять.

— За Кутня!

— Ты с ума сошла! — вырвалось у него.

— Я тебе когда-то говорила, что выйду за него, а ты не верил.

— Шутишь, Стешка.

— Нет.

— Это глупо! Так может поступать только капризная девчонка! Слышишь? — Платон тряс ее за плечи, будто хотел разбудить.

— Пусть. А кто мне запретит? Кому я нужна? Тебе? — Стешка хотела вырваться, но Платон не отпускал.

— Ты же знаешь, что у меня… Наталка.

— Не говори, не говори! Я тебя люблю! Забери меня отсюда, давай поедем куда-нибудь…

— Это невозможно, Стешка.

— Она не жена тебе! И ты ее не любишь! Ты мой, мой! — Стешка повторяла это слово в каком-то самозабвении.

— Стешка, — Платон оттолкнул ее от себя, — пойми, что я не могу калечить чью-то жизнь.

— А мою? — Она горько усмехнулась. — Впрочем, мне все равно… Ты не думай, что я упрекаю тебя за ту ночь… Я… я сама… Я не жалею…