Яков Ильичёв - Турецкий караван

— Много говорят о том, что любят, — заметил Рауф. — Что у тебя, брат?

— Прекрасный текст для просвещения депутатов в необходимом духе… Час назад я говорил с умнейшим и богатейшим человеком, которого знает Европа. Клемансо знает его и Бриан. Знают Ллойд Джордж и Сфорца. Он побывал даже в Кремле…

— Догадываюсь, это Бекир Сами. И что он? Не томи, Рефет!

— Он составил письмо… тому нашему…

— Мустафе? — проговорился Рауф. — Что за письмо? Говори же наконец!

Намеренно медля, Рефет достал из внутреннего кармана пиджака листок и стал читать вслух, многозначительно:

— «…Ваше превосходительство! Я уверен, что продолжение военных действий так усилит разрушения, что поставит под угрозу само существование страны и нации, и понесенные жертвы окажутся бесполезными… Продолжая сопротивление могущественному противнику, мы будем действовать на руку внутренним врагам и добровольно ввергнем нацию в несчастье и нищету. Чего, собственно, мы опасаемся?»

— Важный вопрос, — перебил Рауф. — Не нужно бояться Запада. Он нас не съест! Читай дальше, Рефет.

— «…Долг, который лежит на вас, ваше превосходительство, это огромная тягость, едва ли кто-либо из государственных деятелей нес на себе такую. Вы взяли на себя дело, которое история возлагает на человека, может быть, раз в течение пяти-шести веков, а возможно, десяти-пятнадцати столетий…»

— Это неясно. Читай дальше.

— «…Ваше превосходительство может заслужить себе бессмертное имя в мировой истории и стать даже возродителем ислама, если обеспечит будущее не только турецкой нации, но с ней и всему мусульманскому миру. Не нужно из одной крайности переходить в другую и из-за блага сегодняшнего дня жертвовать реальными благами будущего, если можно в небольшой срок, хотя бы и путем провизорных, временных жертв, обеспечить национальные и мусульманские идеалы. В противном случае я не сомневаюсь в том, что турецкая нация, а за нею и весь мусульманский мир будут осуждены на рабство и гибель. Я считаю своим священным долгом, диктуемым мне моим патриотизмом и преданностью исламу, просить ваше превосходительство не упустить случая сделать свое имя славным в памяти всех мусульманских поколений до самого Судного дня…»

— Сильно сказано, — проговорил Рауф.

Оба задумались. Бекир Сами обещал Ллойд Джорджу, что вынудит Собрание согласиться с Севрским договором. Но Мустафа Кемаль, выслушав Бекира, сказал: «Ваше предложение порывает с принципами национального правительства и делает необъяснимым то, что вы же являетесь векилем иностранных дел в этом правительстве. Я изумлен и теперь особо присматриваюсь к вам. Ваша точка зрения нелогична и нереальна. Логичным будет, если вы в связи со своими заблуждениями оставите свой пост».

Подав в отставку, он кинулся снова в Лондон, чтобы доказать возможность договора с Антантой в рамках принципов Собрания. К сожалению, не ему, а вот Кемалю удалось кое-чего добиться от Франклен-Буйона. Бекир Сами же и второй раз съездил в Европу зря. В Собрании даже объявили, что Бекир Сами не имеет никаких полномочий.

Но надо отдать ему должное. Он систематически толкал Кемаля и Собрание к соглашению с Западом, не боясь никаких жертв. Он вернулся из Парижа, доложил Кемалю, выслушал критику. Потом писал Кемалю, телеграфировал, шифрованные телеграммы посылал: «Прошу вас во имя счастья нации и спасения ислама занять соответствующие позиции». Новое письмо пришлось ко времени.

— Видишь ли, Хюсейн, большинство депутатов не читало ни прежних, ни этого письма, — рассудил Рефет.

— Твоя мысль ясна, — Рауф протянул руку за листками. — Филигранно отделать, размножить и распространить.

— Да! — подхватил Рефет. — Это сделают наши люди. Одному положат на скамью. Другому сунут за пазуху. Третьему отнесут на квартиру. А кому и через почтовую контору.

Рауф пробежал глазами листок:

— По-видимому, придется добавить несколько слов о Фрунже. Рассмотреть его заявление в газете и самую газету, позволяющую себе…

Рефет, как выстрелил, сказал:

— Да!!!

Рауф даже вздрогнул, затем продолжал, записывая:

— К тому же группа Фрунже чрезвычайно нагло вела себя в Чоруме, требуя немедленно лошадей… не давая турецким арабаджи и аскерам выпить чаю…

Мустафы все не было. Но похоже, что начальник генштаба Февзи хотел успокоить Фрунзе: пусть не думает, будто Ангора совсем забросила его ради Франклен-Буйона. Хотел успокоить, сделать послу приятное.

— Возможно, ведут двойную игру, — потом говорил Дежнов.

— Так ведь неизвестно, с какой целью, — отвечал Фрунзе.

Утром на пятый день ангорской жизни в резиденции появился пожилой турок. От него пахло лекарствами. Оказывается, бывший партизан, солдат, только что из госпиталя. Спросил русского пашу. В комнате Фрунзе были Дежнов, Кулага. Позвали Кемика. Турка усадили за стол. Пили чай. Человек вел себя достойно, тихим голосом говорил, Кемик переводил:

— Меня зовут Джевад. Я долго лежал после ранения. Вчера навестили меня односельчане. Они приехали в Собрание по земельным делам. Сказали: здесь сейчас уполномоченный Ленина. Пойди посмотри, скажи ему, что жить нам тяжело. Необходимо известить его об этом. Ленин — защитник угнетенных. Освободил свою страну от мучителей. Теперь помогает нам в этом же деле…

Все были тронуты рассказом солдата. Сколько преград, а правда о Советской власти — из уст в уста — идет по всему миру.

Джевад неспешно отвечал на вопросы:

— По приказу главнокомандующего партизанские отряды влились в регулярную армию… Мы стали солдатами Кемаля… Партизаны из летучих колонн присоединились к армии. Честолюбивый Эдхем бежал…

…Во второй половине дня в резиденции появилась худенькая женщина в узкой солдатской куртке и полосатой юбке. Из верхнего кармана торчал уголок оранжевого платочка. Куртка была надета поверх лиловой рубашки. А голова ее была повязана ярко-красным башлыком в виде тюрбана, возле ушей свешивались шнуры и кисти. На башлык еще надеты были бедуинские обручи — украшение. Подпоясана патронташем, на боку кинжал. Ее сопровождали два молодых турецких солдата.

— Тетушка, тебе кого? — спросил Кемик.

Она застенчиво улыбнулась, опустила голову, но тут же, здороваясь, по-военному вытянула по швам маленькие нежные руки без колец и браслетов. Кемику на его вопрос не ответила, быстро прошла, в конце коридора огляделась, сама нашла комнату Фрунзе, мягким, но решительным движением оттолкнула Ваню, вошла и отдала честь.

— Я — та самая Фатьма-чауш, известная женщина-командир, а это мой сын — воевал вместе со своей матерью — и его товарищ.

Это была знаменитая курдинка Фатьма-ханум. У курдов бывает, что женщина предводительствует племенем. Она собрала партизанский отряд и повела его в бой.