Яков Ильичёв - Турецкий караван

Она была наивна и честолюбива: пришла в резиденцию продавать билеты в синематограф, где в одиннадцать вечера покажут ленту о ней, Фатьме, — «Она на фронте».

Два красноармейца разносили чай, старались не задерживаться на кухне, чтобы услышать Фатьму. Она все спрашивала:

— Чем отличается буденовец от небуденовца? Как воюют русские женщины, какие должности получают в армии?

Улыбка у нее была материнская, а голос молодой, из самой груди. Патронташ, кинжал… Красноармейцы с уважением и ласково смотрели на нее. А Кемик подошел и поцеловал ее руку.

К концу дня Фрунзе собрал советников и переводчиков.

— Теперь, товарищи, разберемся во всем, что пишут о нас на Босфоре и западнее, подумаем о нашем положении сейчас, когда в Конье Франклен-Буйон…

Такой материал был подготовлен. Газеты писали обстоятельно, солидно и будто бы объективно. Первое: поездке генерала Фрунзе не следует придавать серьезного значения. Второе: он — уполномоченный Украины, но выбор пал на него как на представителя Красной Армии, единой для всех подчиненных Москве окраин. Это говорит о стремлении Москвы придать его поездке хотя бы видимость значительности. Третье: стремление к видимой значительности объясняется тем, что Россия по бедности не в состоянии реально помочь Ангоре, увлекшейся сумасбродным примером революции. Россия сама изнемогает в тисках голода и ждет спасения — иностранного капитала, концессий. Четвертое: Россия может предложить только большевистские свои идеи. Но они в последнее время, кажется, и в Анатолии не в ходу. Об этом говорит судьба турецких марксистов, жизнь которых оборвалась в Трапезундском порту! Пятое: Ангора, как видно, понимает никчемность приезда Фрунзе, но в роли гостеприимной хозяйки и чтобы вызвать ревность французских и итальянских полудрузей да насолить английскому и греческому недругам, находит выгодным приветливо улыбаться гостям. И шестое: но это не всегда у нее получается. В Трапезунде делегации Фрунзе оказан более чем холодный прием. Фрунзе прибыл инкогнито и скрывался, памятуя, как встретили здесь турецких марксистов. А в Чоруме Фрунзе оказался даже «почетным пленником». В довершение всего, переговоры отложены. А начавшись, вряд ли пойдут дальше внешних любезностей: дружба дружбой, а в карман не лезь…

— Ага, анализировать боятся, хватают по верхам и врут, — сказал Фрунзе. — Значит, наше дело обстоит неплохо. Если это понимаем мы, то понимают и турки.

Дежнов, как всегда, обеспокоен и недоверчив:

— Однако перелома в наших делах пока нет, Михаил Васильевич. Необходимо какое-то решительное действие.

— Ваши предложения?

— Послать телеграмму Мустафе в Конью!

— Получится вроде просительно, — заметил Кулага. — Куда лучше — выступить в газете с серьезной статьей по экономическим мотивам, доказывающей…

— Нет, не то! — отрезал Андерс. — К народу надо обратиться… Публичное выступление посла.

Фрунзе раздумчиво:

— Я уже это прикидывал… А решает ведь Национальное собрание… По-видимому, мне придется просить разрешения выступить в этом верховном органе…

— Да, хорошо бы, — согласился Дежнов. — Но возможно ли?

— Попытаемся… Речь подготовим крепкую. Откровенную… И еще с военными нужен контакт — они решают… Вместе разобрать военную проблему, и ничего лучше не надо. Как, товарищ Андерс?

Стемнело, вдали на склонах замигали огоньки керосиновых ламп. По улице, ведущей к резиденции, шел человек с палкой от собак. Уверенно приблизился ко входу, сказал часовому, что должен видеть Фрунзе. Часовой крикнул в открытую внутреннюю дверь:

— Товарищи, кто есть, подойди!

Вышел Ваня, осветил гостя электрофонариком. Человек зажмурил молодые живые глаза, гибко отклонился от луча света, поиграл палкой, повторил по-русски:

— Алдаш Фрунзе надо говорить.

Ваня впустил его, позвал Кулагу. В сенях оглядели:

— Оружие имеешь?

— Нет! — человек вывернул карманы.

Кулага постучал к Фрунзе:

— Михаил Васильевич, какой-то турок…

— А именно?

— Говорит: только алдаш Фрунзе скажу. Безоружен.

Кулага привел гостя в комнату и хотел было идти, но Фрунзе попросил Кулагу остаться. Гость недовольно, с обидой пожал плечами и заявил, что может говорить только наедине. И Фрунзе сказал:

— Извините, товарищ Кулага.

Кулага вышел. Гость оглянулся и затем уставился в лицо Фрунзе широко раскрытыми глазами:

— Я — коммунист!

— А звать вас?

— Не позволено говорить. Имя не должно называться.

— Почему же? — удивился Фрунзе.

— Потому что уважаемый Мустафа Кемаль, конечно, не любит коммунистов. И преследует их. Черкеса Эдхема изгнал…

Фрунзе насторожился:

— Вы пришли сообщить мне именно об этом?

— Ах, вы уже знаете о положении коммунистов? Я извиняюсь…

— Вы уполномочены вести со мной какие-то переговоры? Кем уполномочены?

— Нельзя говорить. Уполномочен, но нельзя говорить.

— Тогда пожелаю вам… — И Фрунзе крикнул: — Ваня, проводите!

— Нет, нет! Очень важное дело, алдаш Фрунзе, не прощайтесь со мной, — заторопился гость. — Деньги нужно!

Фрунзе подумал вдруг, что этот человек просто пришел вымогать… Фрунзе решительно поднялся. Но гость энергично остановил его:

— Нет, нет! Вы привезли много золота. Пожалуйста, надо помочь и нам. Деньги нужны, чтобы делать, — он так и сказал: «делать», — пропаганду.

«Откуда он знает про золото? Провокатор?»

— Если вас уполномочил какой-то комитет, то скажите прямо, и я тогда разъясню вам, что можно, а чего нельзя.

— Да… — помедлил гость. — Комитет…

— Что ж, — угрюмо сказал Фрунзе. — Изложите свою просьбу письменно, укажите лиц…

— Нет разрешения, — искренне ответил гость.

— Но еще и расписку нужно! — теперь уж усмехнулся Фрунзе, уверившись, что перед ним провокатор, и довольно глупый. Впрочем, такова природа провокации…

— Ах, как же это, — вздохнул гость, — паше столько денег, а коммунистам… Если б Эдхем-бею своевременно… Сильный был большевик…

Фрунзе откровенно рассмеялся:

— Паша дал расписку, а вы вот стесняетесь!

Гость, видно, понял, что его раскусили, и стал улыбаться. Фрунзе сказал:

— Как же это вы, такой бравый, согласились на этакое?.. Очень бы любопытно узнать, кто направил вас? Не расскажете ли? Вот чай, если…

— Извините, чаю не надо…

— Только денег? Тогда возьмите свою палочку… Подымитесь… А вот и дверь… господин эмиссар Эдхем-бея!

На другой день вновь появился Абилов. Фрунзе немедля приступил:

— Ибрагим, дорогой, что вы еще знаете о личности Черкеса Эдхема? Подробнее… Его призрак до сих пор бродит по Анатолии. И, знаете, у нас требует денег этот бродяга-большевик!

— Бродит, — согласился Абилов. — Наверно, Эдхем воображал себя большевиком, не понимая, что это такое. А его история интересная. Он возник еще до Собрания. Он — самый первый. Регулярной армии нет, и вот именно он поднимает знамя. Кемаль, конечно, поддерживал. Конечно! Крестьянская масса, летучие колонны Эдхема пошли в бой. Эдхем одержал блестящую победу, отбросил врага. Самый первый. И очень возвысился. И сам себя таким увидел — вождем! А Кемаль, поддерживая летучую армию, призывая народ, создавал тем временем армию регулярную. Создал генштаб, штабы фронтов, корпусов, дивизий… Логично, неизбежно. И вот тут-то вскоре получился в душе Эдхема надлом. Летучие колонны надо включить в общий план обороны, подчинить штабу Западного фронта, где они действовали. Но Черкес Эдхем в своем величии и не подумал кому-либо подчиниться. Наоборот! Он сам взялся подчинять себе и штаб фронта, и само Собрание. Вот так! Конфликт достиг высокой точки. Эдхем уже ослеплен, безрассуден. И вместо того чтобы вести колонны против оккупантов, он теперь повел летучие против Собрания, на Ангору. Он, дескать, большевик, а в Ангоре засела контрреволюция…