Яков Ильичёв - Турецкий караван

— Очень серьезный вопрос. Выступление иностранца.

Февзи закряхтел и опустил свои толстые веки. Рефет согнутыми пальцами осторожно погладил кончики закрученных кверху усов, скромно тоже потупился:

— Я слышал в кулуарах возмущение и удивление.

Кемаль будто колебался:

— Вполне возможно, что уважаемый Февзи допустил неточность, сказав: «Выступит». С другой стороны, в Собрании есть лица, распространяющие и слухи, и записки иного порядка. Возможно, я скоро получу письмо от Бекира Сами, если одна из записок не является фальшивой. Что касается Фрунзе, то, если его предполагаемое выступление вызывает ваше возражение, мы еще раз обсудим этот вопрос так, чтобы это выступление не состоялось…

— Только так, — глухо произнес Рауф. — А письмо Бекира Сами вызвано твоими ошибками…

— Мы вместе с тобой начинали, — сказал Рефет. — Ты — вождь. Мы дорожим дружбой, залогом спасения… Но ты все больше отходишь… Это приведет к беде. Зарождаются слухи, что ты готовишь казнь султана и объявление Турции республикой. Это — конец…

— Не придавай серьезного значения легендам, — небрежно отмахнулся Кемаль, с трудом удерживаясь, чтобы не взорваться. Люди, которых он с первого шага тянул и тянет за собой, говорят ему: «Ты отходишь от нас!» — Не занимай свой благородный ум мыслями о судьбе султана. По мнению многих, личность нынешнего султана настолько серая, что вызывает удивление — зачем вообще упоминать о нем?

— Султан принадлежит нашей истории, неотъемлем. Мы продолжаем ее и делаем это достойно, — сказал Рефет. — А подписание договора с Украиной повлечет усиление Московского, и мы потеряем возможность беседы со странами, которые промышляют в Турции издавна, уже много лет.

— Видишь ли, — задумчиво сказал Кемаль, закурив, — при всей глубине своих наблюдений ты не учитываешь, что мы не можем сейчас удалить Фрунзе. Франклен-Буйон тоже так считает. Необходима некоторая гибкость. Я не решаюсь утверждать, что когда-нибудь достигну твоих высот в дипломатии, но уверен, что сделаю договор необидным для наших вооруженных друзей, что поможет им вывести свои войска, оставить в покое нашу родину. Сами будем промышлять в нашей Турции.

— Главное, чтобы договор с Фрунже не походил на Московский! — в азарте воскликнул Рауф.

— Он должен быть более холодным, — поддержал Рефет. — По возможности пустым!

— Что ж, — проговорил Кемаль и взглянул на Февзи. — Мы вовсе не намерены раздражать Запад… Цель у нас более серьезная. Радикальная… Кстати, русские, кажется, не против нашего соглашения с Западом — при условии постоянства мира… Благодарю вас за ваши искренние советы… Скрытые же распространители подрывного письма получат другой — надлежащий ответ.

Настал час свидания с Мустафой Кемалем. Начхоз Кемик расстарался — утром подогнал к резиденции экипажи на рыжей и вороной парах. Упряжь украшена бляшками, гвоздочками.

Отправились вчетвером. Припекающее солнце и мороз, дышится легко. Подковы стучат по мерзлым комьям. Но тает корка льда на дороге — заблестела влага. Фрунзе прищурился от солнца:

— Итак, в ближайший час… все, может, и решится…

Кемаль зависел от воли Национального собрания, оно же — разноголосо: семьдесят купцов, пятьдесят мулл, пятнадцать адвокатов, двенадцать офицеров, только два полупролетария…

Вокруг конака было больше обычного пехотинцев и верховых. Ходили лазы, вооруженные, стройные, в черном. Лошади стояли в садочке напротив. На дорогу ложились резкие тени от экипажей.

— Мустафа уже здесь, — определил Фрунзе.

У воротец ждал посла начканцелярии:

— Пожалуйста, пожалуйста! С удовольствием… Гази у себя.

Внутренняя деревянная лестница скрипела в полутьме, как переборки на корабле в бурю. На втором этаже было светло. В конце коридора начканцелярии широко распахнул дверь в большую комнату со стульями у стен. Вошли, и сразу же открылась противоположная дверь, вошел человек с бородой заступом — коминдел Юсуф. Степенный, а глаза напряжены. Оглянулся — позади послышались твердые быстрые шаги. Не было сомнений: шел Мустафа Кемаль.

На пороге он на мгновение стал и тотчас двинулся плечом вперед. Прямо смотрел на Фрунзе из-под косматых рыжих бровей, которые перепутались с рыжим мехом папахи.

«Договоримся», — подумал Фрунзе, увидев впалые щеки, суровые глаза. Все слышанное о нем, дух телеграмм Кемаля в Москву — все, казалось, совпадало с его внешним обликом.

Фрунзе сделал несколько шагов навстречу, остановился:

— Господин Председатель Великого национального собрания! Правительством Советской Украины я уполномочен провести в Ангоре переговоры, подписать договор о мире и дружбе, подтвердить стремление всех Советских Республик укреплять доброе соседство… Освободительное священное дело турецкого народа, его революционного правительства поддерживается нами… Передаю привет и пожелание успехов Собранию и лично вам от Председателя Народных Комиссаров России Владимира Ильича Ленина и правительств всех Республик. Я и прибывшие со мной сотрудники надеемся на ваше содействие в выполнении возложенной на нас миссии…

Взяв из рук секретаря конверт, опечатанный сургучной печатью, Фрунзе передал его Кемалю. Во время перевода речи Фрунзе Кемаль, глядя угрюмо и пристально, кивал. Склонил набок голову под огромной папахой. Но его угрюмость не была неприятной. За нею угадывалась лежащая на его плечах тяжесть войны в разоренной стране. Все, что он делал, все, что говорил людям, подчинялось войне: помогаешь мне или врагу? Приезд Фрунзе мог послужить победе. Угрюмость Кемаля не могла испортить встречу. Без улыбки, грозно ощетинив усы, Кемаль взял конверт, сказал, однако, с неожиданным оттенком ласки, глухо и гортанно, по-турецки, на «ты»:

— Спасибо тебе… Совместными усилиями мы достигнем нашей цели… Турция искренне благодарит Россию за братскую помощь и скажет об этом еще не раз…

Обменялись рукопожатиями. Кемаль рывком передал адъютанту конверт с верительными грамотами. И, снова пожимая руку, положил другую на плечо собеседника. Фрунзе представил главе государства своих советников — Дежнова и Андерса.

В соседней комнате был накрыт стол. Фрукты, минеральная вода и сигареты. Уселись, Кемаль закурил. Подали кофе, чай. После коротких взаимных вопросов о здоровье, о дороге, Фрунзе открыто сказал:

— Когда я проезжал Закавказье, то ощутил сильное беспокойство населения: люди опасаются, что снова вспыхнет война…