Яков Ильичёв - Турецкий караван

Кемаль сожалеюще покачал головой, и оттого, что не снял свою высокую папаху, это движение получилось размашистым, слегка потешным. Фрунзе продолжал:

— Такую же тревогу я услышал и на турецкой земле — в Трапезунде, Самсуне. Но услышал и приветы простых людей: «Мы рады, что ты здесь».

Длинными нервными пальцами Кемаль время от времени прикрывал тяжеловатый подбородок, будто стирал улыбку. В этом неожиданном, безотчетном жесте была непосредственность. Он ответил:

— Тревога — результат крика западных газет о ненужности нашей дружбы. Но я искренне и твердо сообщаю тебе, что не поддаюсь воздействию удушающего западного ветра. Все прояснится…

Фрунзе горячо заговорил о том, что, если бы правдой была клеветническая злостная писанина западных газет об угрозе новой Турции со стороны красных войск в Закавказье, он, военный, находился бы там, с ними, а не здесь, в Ангоре, имел честь видеть вождя борющихся турок. В августе, когда двинулись королевские войска и казалось, что Ангора вот-вот падет, Россия и Украина перед всем миром заявили о поддержке, о том, что Украина направляет в Ангору посла. Как и другие Республики, Украина идет на жертвы, шлет в Ангору эшелоны с винтовками, тяжелыми и легкими пулеметами, орудиями, снарядами, радиостанциями, с телефонным проводом, с медикаментами. Миссия передала правительству Кемаль-паши золото и завод боеприпасов. Он, Фрунзе — один из командиров единой Красной Армии, и его слово — это слово всей Советской Страны. Единение и мир, мир постоянный, крепкий, равноправный — другой политики Страна Советов не знает.

Мустафа Кемаль наклонил голову, покрытую папахой:

— Никогда не забуду, что сделала для нас Россия…

Фрунзе сказал:

— Оторванность, плохой телеграф и неосведомленность — это можно преодолеть. Труднее пересилить тех, кто становится между нами.

Кемаль, глядя прямо в голубые глаза посла, произнес раздельно, слово за словом:

— Это не будет позволено никому! Я пошлю письмо Ленину: мы никогда не утвердим соглашения, прямо или косвенно направленного против России… Каково сейчас ее военное положение?

Оказалось, что Кемаль анализировал ход операций Красной Армии против сил Колчака, Деникина и Врангеля, знает о стратегии и тактике сторон на Перекопе и Сиваше. Даже о тактике Махно. Лучше всего — о действиях конницы Буденного. Откуда знает? Кемаль ответил:

— Турецкие офицеры горячо заинтересовались Октябрьской революцией и вооруженной борьбой в России… Ведь белая гвардия соединилась с иноземцами, изменила нации? Мы были уверены, что русская нация, объединив все народы России, победит. Сто пятьдесят миллионов при отличном руководстве большевиков победят.

Глаза Кемаля потеплели.

Фрунзе рассказал, что́ видел, кого встретил в дороге. Спросил:

— А как относится к нам большинство в Собрании?

— Надо помнить, — сказал Кемаль, — что самое первое его постановление — это направить в Москву делегацию… А когда я сообщил Собранию, что Советская Республика обещает нам винтовки, пушки, то началась овация, послышались возгласы: «Браво!» Это настроение, надеюсь, не поколебалось.

— Турецкий народ хорошо встречал нас в пути…

— Знаю, однако, вас огорчили некоторые эпизоды. Личности, их подстроившие, в надлежащий момент отчитаются перед нацией, — китель на спине Кемаля собрался горбом, блеснули звезды на углах воротника.

— Нас огорчило уже в Ангоре, — сказал Фрунзе, — долгое отсутствие ваше, Мустафа, и коминдела Юсуфа.

— Мы уехали с некоторым расчетом, — кротко улыбнулся Кемаль, покосился на Юсуфа. — Чтобы выявить намерения… третьей стороны. В результате усилилось желание Собрания говорить с тобой. Получилось хорошо. Не нужно беспокоиться.

— А что Туманный Альбион — ваши доброжелатели англичане?

Кемаль легко уловил иронию, засмеялся:

— Лишь один господин Роулинсон доволен нами. Год пробыл у нас под арестом, я не раз беседовал с ним. Он сказал, что мы ему очень понравились. Но Ллойд Джордж всегда говорит другое… Невозможно надеяться на хорошее отношение, пока не заставишь уважать.

— Словом, пока не выдворишь, — сказал Фрунзе. — Это вполне согласуется с нашим представлением об интервентах.

Фрунзе не умолчал и о провокации, рассказал про человека, приходившего в посольство за деньгами, и Кемаль повторил, по-видимому, привычное:

— Не нужно беспокоиться. Всяческие подвохи предпринимаются и против меня. И еще будут предприниматься всё новые. Много лиц, желающих просто властвовать, не жалеющих никого и ничего… Эдхем глупо хитрил, когда, будучи совершенно невежественным, называл себя большевиком. Он изменник и слабоумен, а не большевик. Я рад, что вы разделяете эту точку зрения.

Кемаль отметил полное несоответствие внешнего облика Фрунзе сложившемуся за глаза образу легендарного главкома. Живой Фрунзе невысок, ноги кривоваты, а лицо при бороде юношески чистое и с какой-то наивностью голубых мудрых глаз. Не на генерала похож — на солдата. Однако — генерал. По-видимому, это свойство большевиков — соединять в себе генерала и солдата.

После долгих и напряженных переговоров с Франклен-Буйоном Кемаль сейчас свободно беседовал с Фрунзе, не было надобности изловчаться — не было сетей.

Ближайшие сотрудники Рауф, Рефет теперь противостоят ему, Кемалю. А незнакомый Фрунзе, кажется, понимает его, сочувствует, стремится помочь. Чужой, незнакомый, но будто ближе своих… Роковой ошибкой было бы уступить им, отойти от Москвы и отдаться на милость Запада… Вчерашнее решение Кемаля не раздражать оппозицию померкло.

В ответ на предложение Фрунзе обнародовать его новое широкое заявление Кемаль твердо сказал:

— Сегодня же приходи на вечернее заседание!

Этой фразой Кемаль отрезал себе путь назад. Отношения с оппозицией теперь обострятся. Впрочем, и так и так… Это неизбежно, как и решающая битва на фронте… Кемаль поднялся из-за стола:

— Не прощаюсь. Первым пойдет твое заявление… Председательствовать буду я…

Этот голубоглазый сказал что-то, кажется, о порядке предстоящих переговоров. Но Кемаль неясно расслышал, занятый мыслью о том, как поведет себя Собрание.

О повороте в отношениях к лучшему можно было думать лишь после доброго приема в Собрании. Пусть и не «браво», но и не «долой». А Фрунзе намеревался высказать и неприятное. Доро́гой Дежнов тревожился:

— Есть некоторый риск, Михаил Васильевич!

Не примет Собрание «селям» — переговоры осложнятся. Оно не однажды проваливало предложения Кемаля, принимало законы, выдвинутые оппозицией. Заседания бывают буйные, едва ли не со стрельбой. Недаром это «председательствовать буду я…». Фрунзе, однако, ответил Дежнову, что и дома приходилось бывать на бурных митингах в иных полках, что по восточному этикету затруднительно не принять «селям».