Владимир Исаков - Дом на берегу

Деревенские охотники смотрели на все это, только качали головами:

— Давайте, бабы. Кормите. Не дай бог встретится в лесу.

Кому доводилось в глуши, на изрытой тропе смотреть в глаза кабану, надолго запомнит короткое ледяное мгновение. Злой взгляд. Бросок огромного зверя. Если учесть при этом, что шкуру секача не всегда пробивает пуля, то шансы человека и зверя на черной кабаньей тропе часто бывают равны.

— Как вижу кабана, так и думаю: то ли стрелять, то ли бросить ружье да залезть на дерево, — смеясь, рассказывал один знакомый охотник.

Это говорил старый, опытный охотник, повидавший и пострелявший на своем веку всякого зверья.

Кабана у нас в последние годы стало много. Вроде бы это хорошо. Но плохо, что кабан любит разбойничать. Благодаря сильнейшему чутью он отыскивает в траве птичьи гнезда и, не моргнув глазом, съедает все, что попадется — яйца и молодняк. Некоторые утверждают, например, что из-за кабана мало стало тетерева.

Со мной однажды был такой случай. Мы ночевали в палатке на берегу озера. Ночью нас разбудил шум. Палатка тряслась. Все ходило ходуном. Со всех сторон у брезентовых стен что-то шумело, топтало, фыркало. Утром мы увидели следующую картину. Земля вокруг палатки была изрыта. Растяжки сорваны. Кабаны опрокинули котелок и съели нашу уху.

В деревне не любят кабанов за разбойничьи набеги на огороды. Немало вреда наносят они буртам на полях.

Но трудности минувшей зимы примирили всех с кабанами. Много их попало в лапы волкам. Много перемерло так, на морозе, осталось лежать на снегу.

Грех брать дикого зверя из леса. Но тут был чрезвычайный случай. Пропал бы. Мерли и не такие кабаны.

Яшка быстро вырос, покрылся густой щетиной. Едешь мимо — по деревне с курами и собаками бегает дикий кабан. Один уходит в лес и приходит обратно. По следу, как собака, ходит за хозяевами на работу, в школу, по грибы.

Никто не знает — уйдет он в лес или останется в деревне. Выберет сытный хлев или голодную свободу…

Егерь Никанорыч встает затемно. В деревне еще спят, когда он спускается по морозному крылечку, бросает в снег лыжи и, ступая по глубокой пороше, надолго исчезает в лесу. Тут во все стороны, во все дальние и ближние ельники, ко всякому зверю по приметам проложен путь. Тихо. Две лайки бегут, поглядывая на верхушки елок. Где-нибудь треснет сук, с шумом обвалится с веток пушистый поток.

Нынче охотникам плохо. Глубокий, выше пояса, снег мешает идти. Собаки, как по воде, плавают по сугробам или, высунув язык, плетутся по лыжне, так что не выгонишь искать зверя. А серьезный зверь забился в глухомань, в крепь.

У Никанорыча путь не ближний — хорошо бы поберечь силы, держаться поближе к дороге. Но, взяв ружье, по дороге не ходят. Дело охотника терпеть — десять, двадцать, больше километров проваливаться в снегу, продираться сквозь лес, выслеживать дичь. В охотничьем хозяйстве, на егерском участке Никанорыча, появились хищники. И сразу, как от огня, стали убывать зайцы. Однажды на свежей пороше егерь увидел следы мягких, вкрадчивых лап. Вон оно что! Рысь…

Никанорыч искал ее уже две недели, но рысь куда-то пропала. А в охотобществе его просили обязательно убить зверя. На последних пушных аукционах рысь стала дорогой. Так что давай, егерь, давай…

Целый день он кружил по самым глухим местам, останавливался, слушал, упрямо, с веселой злостью искал рысьи следы. Говорят, рысь иногда бросается с дерева, нападает на проходящих людей. Но егерь, настоящий лесной житель, знал, что зверь прячется, уходит от человека, что рысь, возможно, видела его и пробирается в другой лес.

Начало темнеть. Ельник кончился, в стороне, на холме, показалась деревня Глазуны. Пошли поля, березовые колки. В густом светлом березнике собаки вдруг залаяли и в несколько прыжков очутились на рысьем следу.

След был свежий. Егерь сдернул с плеча ружье, осторожно пошел вперед. Собаки заливались лаем и не делали больше ни шагу. След на снегу неожиданно пропал.

Рысь сидела на березе и, обхватив когтями огромный сук, свирепо сверкала глазами. Егерь подошел еще ближе. Помедлил, последний раз посмотрел на живого врага. Над лесом прокатился выстрел. Страшный хищник, ломая ветки, тяжело рухнул в снег.

Вечером, дома у егеря, мы рассматривали редкого зверя. Это была матерая старая рысь с оскаленной мордой, тяжелыми лапами и острыми, спрятанными в подушечках когтями. Внутри у нее нашли недавно съеденного зайца. Шкуру рыси, толстую, пушистую, с темными пятнами по палевой шерсти, егерь натянул на правилку и поставил к стене.

— Ну вот, — усмехнувшись, подытожил он. — Будет кому-то жилетка…

Вскоре от другого егеря я узнал, что Никанорыч убил еще одну рысь — вторую за зиму.

В октябре, среди дождей и туманов, иногда неожиданно приходит теплый солнечный день. Как последний подарок, эхо, воспоминание лета.

В один из таких дней мы с Вениамином Михайловичем Поляковым сели в его машину и поехали на охоту за зайцами. На заднем сиденье в затылок нам жарко дышали две гончие — матерая Волга и молодая Песенка. По бокам дороги мимо нас плыл и плыл желтый осенний лес.

В деревне Лопатино нас ждал егерь Иван Семенович. Мы забросили на плечо ружья, постояли в тишине на лугу и, договорившись насчет маршрута, вошли в опавший осинник.

Меж деревьев, в холодке, плавали облака тумана. Пахло осиновой корой, листьями, сыростью. Собаки что-то почуяли и бросились искать след. Мы втроем, рассыпавшись сзади, двинулись по шуршащей листве.

Это время года называется у охотников черной тропой, или чернотропом. Весело идти по чернотропу с собакой, переходить из одного в другой лесной остров, стоять на глухих перекрестках, покрикивать, смотреть, слушать.

— Давай, давай, давай, — порскает, приговаривает Поляков. — Давай, Волга, давай…

Умница Волга, чемпионка области, старается изо всех сил. Следом за ней бегает молодая Песенка. Она пока учится — смешно подражает, а то и мешает взрослой собаке, что-то нюхает, куда-то летит, и вся эта беготня за Волгой кажется ей забавной игрой.

— Давай, давай, давай, — эхом, от одного охотника к другому, замирая в лощинах и вырываясь на холмы, звонко летит по лесу. Капает с листьев. Собаки мелькают вдали. Мы идем и долго никак не можем взбудить зайца.

— Давайте зайдем к Городищу, — говорит егерь.

Городище — небольшая деревня в лесу. Три-четыре дома. Зеленое поле на косогоре. Валуны. Мы стоим и с холма молча смотрим кругом — на солнечный лес, озими, холодные дали. Тихо. И вот оно… Где-то совсем рядом вдруг разбудила лес, залилась, застонала от азарта, погнала зайца Волга.

С чем сравнить песню гончей в опавшем осеннем лесу? Песню, которая будоражит кровь, будит силу, заставляет бежать куда-то наугад, по чапижнику, не замечая пеньков, кочек, ударов веток? Мы останавливаемся в разных концах острова и с надеждой, азартом, ревностью вслушиваемся в ход гона. Между нами, то приближаясь, то отдаляясь на каждом кругу, звенят и звенят два невидимых колокольчика — уверенный голос Волги и тонкий, прерывающийся, совсем детский голос Песенки.