Варлен Стронгин - Вечный всадник

— Я вас, наверно, замучил разговорами, — остановился писатель. — Давайте позавтракаем.

— Я уже завтракал, — сказал Лешка.

— Может, отметим встречу? — предложил писатель.

— Не могу, — сказал Лешка, — у меня сегодня такой день, что не могу.

— Тогда подогрею чай, у меня индийский! — похвастался писатель.

— От чая не откажусь, — улыбнулся Лешка, и ему показалось, что он знает этого человека давно, с момента, когда впервые увидел его и услышал, о чем говорит, что отстаивает.

И встретились теперь они вовсе не случайно. Писатель остановил машину, увидев его расстроенное лицо, мечущийся взгляд, остановил потому, что добрый, отзывчивый человек, а остальное — это уже совпадение. Лешка почувствовал себя увереннее и решил никому не рассказывать о том, что с ним произошло. Пусть писатель увидит, что буровики люди твердого духа.

— Я все не решаюсь спросить, как у вас дела. Вчера мне показалось, что вы были чем-то обескуражены, — сказал писатель.

— Вам показалось, — уверенно произнес Лешка. — Дела мои прекрасные!

— Не сомневаюсь, — пристально посмотрел на Лешку писатель. — Но, может, с вами все-таки что-нибудь случилось?

— Что может со мной произойти?! — манерно вымолвил Лешка и начал рассказывать о Тихонове, о Пряжникове, о других членах бригады, о их героических делах.

Рассказал о снабженце Григории Осиповиче, который где-то чудом раздобыл для них шпроты и хвастался, что этих банок больше нет ни у кого в округе радиусом в сотню километров. Рассказал о поварихе Вальке, маленькой некрасивой девушке, уехавшей подальше от неудачной любви к ним на Север и готовящей из незамысловатых продуктов отличные супы, а из морской рыбы блюда, отведав которые оближешь пальчики, а когда дошел до Зинки, то восторгался ею долго, говорил, что она писаная красавица и большая умница, что такую девушку не найдешь даже в Москве, и тут неожиданно погрустнел, но быстро взял себя в руки и снова заулыбался.

— Я хочу вам помочь, — тихо сказал писатель, выслушав Лешку.

— Нам? Помочь?! — удивился Лешка. — Одна студентка уже хотела.

— И я тоже хочу, — спокойно произнес писатель. — В одной области есть дорога, ведущая к туристическому центру, и среди людей, живущих на этой дороге, бытует выражение: «дом на трассе». По негласному указанию все заборы и фасады каждого такого дома радуют глаз свежей краской, заборы ровные, крепкие, без дыр, фасады отремонтированы, выглядят браво и туристам, проезжающим по этой трассе, предстают чуть ли не образцовыми. А что за фасадами этих домов — с трассы не видно, но это не значит, что все в порядке и не осел фундамент или не прохудилась крыша. Меня не столько интересует мнение туристов об этом «доме на трассе», сколько его общее состояние. Может, в нем накопился сор, который боятся выметать, чтобы не испортить впечатление туристов. Но если вымести сор из каждой избы, то в ней станет чище и будет дышаться легче. Это элементарно. Я хочу, чтобы улучшилась жизнь в каждом доме, и не когда-нибудь, а сегодня. В жизни без трудностей, без конфликтов не бывает. Мне интересно знать, что у вас не получается, что вам мешает.

— Мешает? — задумался Лешка. — Надо у Тихонова спросить.

— А сами вы не знаете?

— Знаю. Не хватает нового оборудования, — сказал Лешка, посмотрел в глаза писателя и осекся, увидев, что тот все понимает и чувствует. Лешка покраснел и, чтобы скрыть смущение, стал пить остывший чай, пил его осторожно, маленькими глотками, как будто он был горячим, и наконец, придя в себя, заговорил взволнованно: — Если хотите, чтобы стало лучше, напишите обо всем. Я люблю Маяковского. Он писал о том, чем гордился и что ненавидел, о советском паспорте и о том, что надо волком выгрызать бюрократизм, о дряни. Напишите о Колюхе!

— О ком? — переспросил писатель, не разобрав имени.

— О Колюхе. Есть у нас в городе бич с таким именем. И не он один бездельничает. Но о нем и ему подобных никто не пишет. Пишут о Тихонове, о Пряжникове, обо мне, а о Колюхе — никто. И это его устраивает. Он ведет преспокойную хмельную жизнь, опустился до того, что может сделать любую гадость. А если бы о нем писали, если бы на него все показывали пальцем — не уверен, чтобы он чувствовал себя спокойно. А то что же выходит: мы вперед идем — и он с нами?! И еще скажу — есть люди, которые в жизни не сачкуют, не экономят здоровья, силы и чувства, и есть другие, которые сто раз просчитают, во что им обойдется каждый шаг и какая от него личная выгода. У одних одна отдача, у других иная. Мы, буровики, проникаем в глубь земли, а в глубину наших душ заглядывают не всегда. Возьмите кино. Нашу жизнь иногда показывают поверхностно, в основном, тогда, когда мы на работе. А души нашей почти не касаются, наших переживаний, обид, ошибок, страстей. В лучшем случае от новатора уйдет жена, уйдет к какому-нибудь приспособленцу или краснобаю. Это чтобы мы попереживали малость. А потом вернется. Чтобы мы опять возрадовались. А у нас трагедии бывают. Один парень бросился в ледяную воду, что прорвалась в котлован, хотел спасти машину. Вытащил, а сам на всю жизнь остался инвалидом первой группы. Ему потом говорили: «Стоила ли эта машина твоего здоровья?» А он отвечал: «Вероятно, не стоила, но я об этом тогда не думал и сейчас думать не хочу». Инвалид первой группы. Сегодня жив, а что с ним будет завтра — никто не знает. Даже врачи. И в семьях не у всех все ладно. И безответная любовь не редкость. Я думаю, что она будет даже при коммунизме. И если фильм трогает, задевает душу, то зрителей полно. И рекламы не надо. Вот в индийских фильмах — трагедии. Хотя фильмы не очень. Но люди на них идут. И боевики бывают не ахти, но народ на них валит, желает посмотреть другую жизнь. Я так считаю. А вам за внимание и теплоту спасибо.

— Благодарю, — сверкнул глазами писатель. — Вам далеко? Я подвезу!

— Не надо, — покачал головой Лешка. — Ведь вы не любите машину.

— Не люблю, — согласился писатель. — Пропади она пропадом!

«Здравствуй, мама! Я пришел к тебе. Но не расставался с тобой никогда. Я смотрю на фотографию и вспоминаю, что ты редко была веселой, и вижу твой тревожный взгляд, ты знала свою судьбу и волновалась за меня, переживая, как я буду жить, когда останусь один. Не беспокойся, мама, у меня все хорошо, почти все, полностью хорошо, наверно, не бывает ни у кого. И у меня есть трудности, я еще не во всем разобрался, люди встречаются разные — добрые, злые, с виду добрые, но на деле злые, могут понравиться и обидеть. Тут надо проявить выдержку, не обидеться, не обозлиться на всех людей вообще. И мне это удается. Правильно говорил дедушка: «Обидчики не достойны нашей обиды!» Я знаю — один человек ранил тебя в самое сердце. И эта рана мучила, съедала тебя всю жизнь. Я помню, как об этом сказал врач: «Нож вынут, а рана осталась». Ты моя милая, дорогая мамочка, ты была такой нежной, доверчивой, ты не могла справиться с обманом, не выдержала удара и, познав горе, очень волнуешься за меня. Не беспокойся, мама! Я теперь знаю цену плохим людям, знаю, что от них можно ожидать, и если столкнусь с ними, то буду держаться увереннее. Я презираю их, но мстить им не собираюсь, не хочу опускаться до их незавидного бытия. И я думаю, что если бы срезали северные надбавки, то даже в нашей передовой бригаде могли поредеть ряды. Это правда, и правда, мама, что есть такие люди, как Тихонов, не во всем безупречные, могут даже в чем-то ошибиться, но в главном честные, и совершенно не играет роли, откуда человек родом — из города или из деревни. Тихонов — ленинградец, Пряжников — из села, наша бабушка, композитор, студентка, писатель — москвичи, но душевный настрой, отношение к жизни у них схожи, и я верю им, мама. Я обязательно буду учиться, чтобы у меня был весь мир, пусть не весь, но хотя бы в такой мере, чтобы жить стало интереснее. И я добьюсь своего. Я стал сильнее, мама, честное слово! В конце лета я приеду на целый месяц. Мы еще о многом поговорим с тобой. Не тревожься за меня, до свидания, мама!»