Варлен Стронгин - Вечный всадник

— Я поссорилась с родителями, — объяснила девушка, — и опять из-за Юрки. Хороший парень. Из другого города, и мама считает, что он отнимет у нас комнату.

— А любовь? Разве не существует?! — обиделся за парня Лешка.

— Мама говорит, что Юрка не мог полюбить меня, потому что он видный, а я так себе.

— Что вы, девушка, вы очень интересная. А когда говорите, то от вас невозможно взгляд отвести. И как можно не верить человеку?! Нужно верить. Без этого жизнь — не жизнь!

— А вдруг человек обманывает? — возразила девушка.

— Человек… Бывает… Но веру в людей терять нельзя, — искренне произнес Лешка и посмотрел на небо. — Если вы, конечно, желаете иметь весь мир. Хорошие слова. Но он больно большой, этот мир! Не в обхват!

— Кому как, — сказала девушка и, попрощавшись, исчезла за углом.

Лешка остался один и подумал, что еще несколько часов назад, когда он был счастлив, ему под силу было все и не таким большим и недоступным показался бы мир, а девушка эта умница, и хоть жалеет его, но все равно молодчина.

— Извините, я рано?

— Это вы? Из Нефтеярска? Спасибо, что не забыли. Восемь утра для меня не рано.

— Я завтра уезжаю.

— Заходите сейчас.

— Можно?

— Нужно! Я вас очень прошу. Где вы находитесь?

— На улице Воровского.

— А я живу на Качалова. Совсем рядом!

Утренняя Москва волновала Лешку свежим, еще не загазованным воздухом, неповторимой красотой старых домов, таинственно вырастающих из темноты и похожих на сказочные дворцы, и напоминающими грандиозные пчелиные соты современными зданиями, и чинным движением серьезных автобусов, казалось, осознающих в это время свое особо важное значение, и людьми с деловитым выражением лиц или озаренными необычайной мыслью, а то и похожими на нефтеярцев, людьми, спешащими к проходным, в министерства, в институты и такие учреждения и ведомства, которых не сыщешь в другом городе.

Рабочая столица напоминала Лешке Нефтеярск. Только в родном городе люди были одеты попроще и лица у них были более напряженными и закаленными от встреч с жестокими морозами, или безжалостным ветром, или с другой напастью, уготованной им добровольно выбранной судьбой, трудной, но по-своему прекрасной и даже счастливой. Не ждет нефтеярцев столь комфортабельный, как в столице, транспорт, уютное метро. С ходу берется приступом холодный, дребезжащий от ветхости автобус, и, казалось, не выдержит он напора крепких, здоровых тел, лопнет как шар, а он каждый раз выдерживал и упрямо полз по рытвинам, лужам, колдобинам и, казалось, двигался, не потому что мог, а потому что так было надо.

Буровиков и других рабочих из вахты отвозил к вертолетному аэродрому крытый грузовичок, на брезентовой стенке которого выделялось написанное белой краской слово «Люди!» с восклицательным знаком в конце, призывающим проявить к ним внимание, заботу, доброту и все то, чего заслуживает человек. Лешка подумал, что, наверно, стоило бы иметь при себе такое приспособление, на котором в любой нужный момент могла вспыхнуть надпись: «Человек!» — загореться тогда, когда кто-нибудь забывал о том, с кем встретился.

Лешка быстро дошел до дома, где жил писатель, и, только войдя в подъезд, подумал, что не знает, зачем приглашен, но это его не смутило, поскольку любой человек, побывавший в Нефтеярске, казался ему если не земляком, то очень близким по духу человеком. С земляком можно поговорить о родных местах, земляку можно и нужно помочь, впрочем, как и любому человеку, но делать скидку или прощать дурное нельзя. Лешка вспомнил, как у них на буровой во время работы заснул молодой помбур Витька Лактионов. Думали, от усталости, а оказалось, что он мертвецки пьян. Пошли разговоры; что Лактионов ленинградец и Тихонов его простит как земляка и, мало того, скоро переведет в мастера, раньше чем других. А Тихонов его уволил и записал в трудовую книжку, по какой причине. Многие удивились, а Пряжников от изумления даже ахнул и сказал Тихонову: «Как же ты земляка?!» — «Вот так, — не опуская глаз, вздохнул Тихонов. — Другого, может быть, и оставил, а земляка не могу». Видно было, что сам переживает, но, вероятно, иначе поступить не мог. Уволил Лактионова, но деньги на дорогу дал ему свои.

Дверь Лешке открыла жена писателя, она извинилась, что не может накрыть на стол, опаздывает на работу. Писатель тоже стал извиняться перед Лешкой:

— Вы только не подумайте, что у меня машина, что я… Короче — я не люблю машину!

— Вы об этом говорили, — не совсем понимая писателя, сказал Лешка, недоуменно глядя на его немного сконфуженное лицо. Оно было у него таким и на буровой, и при первой встрече в Москве, и сейчас. Казалось, он в чем-то виноват перед людьми, как будто знает их беды, но не может помочь и от этого сконфужен.

— Он у меня ненормальный, — вступила в разговор жена. — Он стыдится, что у него машина.

— Старая, но все-таки машина! — попытался подбодрить писателя Лешка.

— Не в этом дело, — усмехнулась жена, — он считает, что пока машина не всем доступна, как телевизор или холодильник, то он не вправе иметь ее. Должен жить, как большинство людей. Мне рассказывала свекровь, что в детстве на него нельзя было надеть новенький костюм. Мальчик не хотел выделяться. И сейчас вельветовый пиджак висит в гардеробе мужа третий год. Он надел его всего один раз, когда мы пошли в театр, и весь вечер ерзал в кресле, ему казалось, что на него смотрят — и смотрят осуждающе. Муж у меня, извините за выражение, чокнутый.

— Если бы я был нормальный, то вряд ли женился бы на ней, — шутливо заметил писатель.

— Сейчас он говорит правду, — не без гордости сказала жена. — Он был влюблен в меня безумно, влюблен так сильно, что купил машину, купил, потому что я хотела. И он возится с ней до сих пор. Значит, еще любит меня. Если говорить откровенно, то я тогда совершила ошибку. Машина отнимает у него время, силы. И вообще нельзя человеку навязывать то, что противно его существу. Простите, я спешу. Я вам объяснила, с кем вы встретились, и ухожу со спокойной совестью. До свидания.

Жена ушла, тихо прикрыв дверь, и писатель пригласил Лешку в комнату, где у окна стоял письменный стол, а стены закрывали книги. Лешка еще никогда не видел столько книг у одного человека и обратил внимание на то, что они не блестели новенькими корешками, как у иных книголюбов, а имели рабочий вид, были книгами, которые читаются.

— Вы здесь работаете? — спросил Лешка, смущенный молчанием писателя.

— Здесь, — уклончиво произнес писатель. — А хотелось хотя бы день потрудиться на буровой.

— Зачем вам? — простодушно удивился Лешка.

— Чтобы почувствовать, как вы живете, — сказал писатель.

— Я вам расскажу, как работает буровая, — предложил Лешка.