Степан Сарыг-оол - Повесть о светлом мальчике

Единственным сыном у матери оказался дядя Мукураш; он, не жалея сил, закричал. Все стали бить в медные тарелки и чаши, собаки лаяли всем скопом, среди них были и две с подпалинами.

Женщины отправились в кошару разыскивать нужную козу. Испуганные животные бесшумно брыкались и падали, пытаясь вырваться; тогда женщины принялись крутить им хвосты и добились требуемого «бе-я, бе-я…».

Было жутко от разноголосого крика и шума, но я постепенно успокоился, мне стало интересно наблюдать за всем этим. Я тоже взял медную тарелку и палочкой бил в нее, как шаман.

Из соседних аалов доносились крики, звон меди, лай собак. Шаманили шаманы, служили молебны ламы.

Постепенно начало светлеть — и вот, наконец, наша священная золотая Луна выплыла живой и невредимой из пасти чудовища.

Радость людей была велика. Шаманы падали во время камланья и кричали наперебой: «Я спас Луну!..», «Нет, это мне удалось ее спасти!..» Ламы тоже не желали уступить первенства. Дело едва не доходило до драки.

Когда мы возвратились в юрту, наш кулеш давно превратился в кашу. Мы с аппетитом на радостях съели ее, поделившись и со стариком сказителем, забредшим в наш аал. Он рассказал следующее.

«Всевышний добрый бог, после того как сотворил и спустил на землю всех животных, решил сделать их бессмертными. Он приготовил эликсир бессмертия аржан и стал советоваться со своим самым близким учеником Очурмани, стоит ли дарить бессмертие также и хищникам. Спор затянулся, и тут его услышала ведьма. Она подкралась, схватила кувшин с эликсиром, опрокинула в свой безобразный рот — и была такова!

Бог и Очурмани со всех ног пустились за воровкой. Долго гнались, стали нагонять ее совсем недалеко от земли, но ведьма превратилась в темное облако и круто взвилась, желая взлететь в небесное царство. Небо в ту пору было пасмурное, и воровка удачно затерялась среди других облаков и туч. Тогда бог стал спрашивать встречных. Встретили они Солнце.

— Не видело ли ты ведьму?

— О, тут недалеко в облаках промелькнула, святой боже!

Они спустились ниже и встретились с Луной, которая указала им точное направление.

Вскоре они настигли похитительницу. Рассерженный бог размахнулся и швырнул свою золотую булаву — она рассекла чудовище надвое. Ведьма разлила жидкость из задней части туловища, а в передней ее немного осталось, и поэтому воровка до сих пор живет среди облаков. Желая отомстить Луне и Солнцу, указавшим ее путь богу, она старается проглотить их, но каждый раз они благополучно вываливаются из разрубленной задней части туловища. Люди знают об этом, но страшатся: а вдруг светила все же успеют перевариться в ее желудке? Они кричат, и волнуются, и бьют в медные чаши, и радуются, когда Луна и Солнце вновь появляются на небе…

Эликсира бессмертия больше не осталось, поэтому люди и животные смертны. Однако капельки разлитого ведьмой эликсира упали на леса и горы, поэтому пихта, сосна, кедр, можжевельник и ель всегда зеленые…»

От дяди Мукураша я попал к младшему брату отца, Баран-оолу, жившему в Северном Амыраке, за перевалом, довольно далеко от наших мест. Первое время дядя относился ко мне ласково. Он обрезал мою косичку, под корнем которой были ранки от укусов вшей, лечил их пеплом из своей трубки, даже ставил заплаты на мою рваную шубейку и сшил обувку из старых маймаков. Тетка же очень боялась, как бы мои насекомые не перебрались на ее ребятишек, часто говорила: «Ой, как жутко глядеть на этих несчастных сирот!» — и делилась со всеми своей неприятностью: попал в ее семью сирота, голый и босый.

Хозяйство у дяди было не из бедных, да и люлька никогда не пустовала, так что мне, мальчишке по восьмому году, хватало в, этом хозяйстве дела от зари до зари. Как говорят: «попробовал девять потов мастерства всех девяти профессий…» Но как ни старался я работать, слышал всегда одно:

— Ой, дурак, ой, живое мясо, о несчастье, о наказанье судьбы!..

Но к этому я постепенно привык, окаменел, носил эту ругань, словно корова ботало. «Что поделаешь, — думал я, — это моя судьба. Время не всегда зеленым стоит, человек растет…

Как-то утром дядя с теткой перегнали полную бочку хойтпака, напились допьяна и уехали в соседний аал продолжать аракование, меня же оставили дома за старшего.

Для меня привычное дело вести хозяйство и нянчить детей: грудного из соски накормлю, в люльке привяжу, закачаю; кого на шею посажу, кого за руку веду. Тех, что побольше, разошлю кого за телятами, кого за ягнятами, кому игрушку мимоходом смастерю… Провел дневную дойку, отпустил сосунков, вскипятил молоко, чтобы было готово для снятия масла.

Появились на взмыленных лошадях пьяные хозяева; тетка принялась бранить меня за то, что я сварил молоко в большой чаше, а она хотела, оказывается, варить в ней араку. Распаляясь от брани все больше, тетка схватила сук и ударила меня по голове. Я заплакал. Услышав мой крик, дядя тоже пошел ко мне, глаза у него были недобрые, пьяные.

— Что ты стоишь! — заорал он. — Давай садись на бычка и уезжай к черту, пока не дождался худого!

Я сорвался как ошпаренный щенок и кинулся прочь; бежал вверх по горе, пока не очутился далеко от аала. Выбрался на поляну и увидел наших коров, а совсем неподалеку от меня мой бычок, толстый, как барсук, на рогах поводок замотан, мундштук в носу… Я вспомнил дядины слова, бросился к бычку, поймал его за хвост, потом, подобравшись к голове, ухватил за рога, распутал поводок — и вот бычок в моей власти. Сразу же пустил его рысью, поехал. Куда поехал?.. Конечно же, домой, в Овюрский Амырак, к бабушке, к отцу, подальше от обидчика!..

Сразу просохли слезы обиды — ведь по этой тропе вверх по течению Амырака можно подняться на вершину хребта и увидеть дорогой мне Овюрский Амырак! Погонял я своего бычка так, что все четыре копытца щелкали, а я весело распевал: «Где ты, мой Овюрский Амырак, я тебя и во сне помню. Я гоню своего ездового бычка, чтобы увидеть тебя наконец…»

С песней я не замечал дороги. Вот уже перебрался через речку Сайлыг-Хем, через Узун-Озан, а вот впереди — радость путников, старая раскидистая ель Одаг-Шиви. Под нею очаг: здесь каждый проезжий привал делает. Далеко я уже уехал от аала дяди!.. Бычок мой тяжело дышит, язык у него вывалился, бич из ствола черемицы измочалился…

До сих пор я не думал о расстоянии, а теперь задумался. До перевала езды еще раза в четыре больше, чем я проехал. Когда я выбежал из юрты, солнце уже было над аптарой — значит, ровно полдень. А сейчас где солнце?.. Наверное, уже на кровать перебралось: вон какие у нас с бычком тени длинные. Скоро, выходит, вечер. Где же я ночевать буду?