Степан Сарыг-оол - Повесть о светлом мальчике

— Ну ладно, — согласился Чарык-Чак. — Наверное, и правда не стоит тебе к дяде возвращаться. Спи теперь. А о бычке не беспокойся, там рядом наши лошади пасутся на арканах. Спи!..

Когда я открыл глаза, то увидел чудесный мир: яркое солнце, зеленую хвою, синее небо…

Прежде всего я помчался навестить своего товарища — бычка. Он встретил меня веселым взглядом своих большущих добрых глаз. Живот у него теперь не отвисал, он стал почти стройным и даже красивым. От радости, что он цел и невредим, я заговорил с ним, как с человеком:

— Эх ты, дурачок! Даже бояться и то не умеешь! А теперь пойдем. Я поведу тебя к настоящим людям, — и потянул его за поводок. А он, словно давно умел ходить на поводу, пошел бодро за мной и даже совсем не упираясь.

Возвратясь с бычком к костру, я сразу же принялся за хозяйство: выбрал сухой корм и таких же сучьев, чтоб не было дыма, разложил костер и поставил обе чаши, наполнив их водой для чая и супа, потом отправился за лошадьми. Они давно были сыты и теперь спокойно дремали. Одна лошадь была пегая, а другая саврасая. Мне удалось распутать веревки, еще мокрые от росы, и привести лошадей к костру.

Теперь мне припомнился весь вчерашний разговор, и я побежал к ручью, чтобы взглянуть на свое лицо.

— О боже! Какой же я страшный! Морда как у чумазого козла!

Я был весь перепачкан в кедровой смоле. Сам себя не признал бы, если б мог увидеть со стороны. Взялся за умыванье, но вода не помогала, тогда я стал набирать пригоршни мягкого ила и тер нещадно лицо и руки, так что кожа запылала. Но и это не помогло, кое-где так и остались черные пятна смолы.

Я был так увлечен своим занятием, что совсем не заметил, как подошел дед Тойлу, и даже вздрогнул от неожиданности. Он был легко одет — в шубейку на коротком ворсе, за плечами висела старая кремневка с сошками, а закатанные далембовые штаны открывали его старые кряжистые ноги, промытые росой добела; с лица сбегали струйки пота. Он весело сказал мне:

— Вот молодец какой! Чай и суп сварил и лошадей привел! О, да и рысака своего тоже пригнал!

Потом сел на валежину и закурил.

Выкурив трубку, старик вытащил несколько угольков из костра, положил их на плоский камень, затем достал из своей сумки артыш и посыпал на угли. В воздухе взвился легкий дымок, разнося приятный пряный запах. Потом он половником собрал чай с поверхности кипевшего в чаше напитка и разбрызгал его, приговаривая какие-то молитвы. И только после этого налил себе чашку чаю.

— А ты, сынок, не смотри на меня, ешь мясо. Я устал, и меня мучает жажда, сперва напьюсь, а есть буду после. Положи в суп — вон еще мясо, оставленное от вчерашней варки, ешь сколько твоя душа желает.

Я уплетал горячее вкусное мясо, а старик пил с громким присвистыванием свой чай. Вдруг он вскочил на ноги и выкрикнул обычное приветствие охотников:

— Курдюк! Мне курдюк! Кажется, ты с добычей?

— Нет, грудинка. Танды подарил молодого, — тоже по обычаю ответил Чарык-Чак.

— Едва ли совсем молодого, я слышал топот. А сколько у него веток?

— По четвертому прорезается.

— В это время лучших рогов и не бывает. А что, не повредил, совсем целые? Если старый зверь, то уже сейчас рога должны быть мохнатые.

— Нет, не повредил. Он упал сразу, а рога даже не коснулись земли. Первосортные толстые рога!

— Слава всевышнему! Это наш Ангыр-олушка такой счастливый. А ну-ка, давай свою готовку, подноси нашему охотнику, — весело обратился ко мне Тойлу; его реденькая черная бородка была похожа на кору кедра на солнцепеке.

— Рога я тут недалеко повесил на дерево, около ручья. Внутренности вынул, но шкуру не снял, чтоб тушу под гору легче было тащить.

— Мне показалось, ты стрелял не здесь, а под Верхним утесом в разнолесье…

— Нет, это под нижним утесом было…

Не спеша позавтракали за охотничьими разговорами, сварили еще чаю, напились, и только тогда Тойлу сказал:

— Ну-ка, ребята, пошли за мясом.

— Да, да, — подтвердил Чарык-Чак, — освежуем здесь, подсушим шкуру, а потом пора и провожать этого молодца до вершины перевала.

Я помог старикам притащить тушу к костру. Меня поражали быстрота и ловкость, с какой они справились с разделкой туши. Вся их работа длилась не дольше одной варки чая. Потом они осмотрели моего «рысака» и решили, что теперь он хорошо отдохнул и легко пойдет.

Мясо охотники не взяли с собой. Тут же около мяса оставили и остальной груз и даже одно ружье. Дед Чарык-Чак посадил меня на широкую спину своего саврасого, позади себя. Хотя лошадь была в хорошем теле, мой сбитый зад все равно болел.

Наконец мы поднялись на вершину перевала. Здесь находился священный Ова. Спешились.

Чарык-Чак достал из патронташа обрезки разной материи. Тойлу ножом отрезал от гривы своего коня несколько волосков — все это привязали к веткам, воткнутым кем-то раньше среди кучи камней Ова. Потом оба моих спутника прикоснулись лбами к камням и молча закурили в сторонке.

Мне тоже хотелось принести что-то в жертву Ова, но у меня не хватило смелости. Дед Тойлу сказал, ободряя меня:

— Ну, сынок, видишь, вон растет куст артыша? Сруби несколько веток — вот и будет твоя жертва.

Я обрадовался, схватил нож и быстро принялся рубить ароматные ветки. Вырубил весь куст и водрузил на Ова.

— Хорошо! — похвалили старики. — Только ты сверху положи камень, чтоб не сдуло твое приношение ветром. А теперь помолись, так все тувинцы поступают: на больших перевалах обязательно молятся, чтоб путь твой дальше был гладким.

Я стукнулся лбом о камни и посмотрел вверх: чего там только не было — пучки волос, лоскутки кожи, всех цветов кусочки материи. Иные были еще совсем новые, другие скорее напоминали волосы древнего старика. Тут же, в углублениях камней, выдолбленных дождем, разлиты и разложены всевозможные яства.

А горы вокруг были так величественны, что невольно вызывали чувство благоговения, и потому, наверное, появлялось у людей желание помолиться.

— Ну, Ангыр, ты теперь не пропадешь, ты миновал одну из больших трудностей, не сбейся с этого пути. У тебя есть счастье, мальчик, — прервал мои размышления дед Чарык-Чак.

Какими близкими и родными были для меня эти два старика! Среди самых близких родных я, пожалуй, не видел столько теплоты и участия. Пока на земле есть такие добрые люди, жизнь не такая уж и плохая, не правда ли?

Мысли мои перегоняли одна другую, но вслух высказать я ничего не смог: голос потерялся, в груди сдавило, я попытался улыбнуться, но вместо улыбки глаза мои выпустили такие щедрые потоки — они, как горные ручьи, стремительно помчались по щекам. Теперь бесполезно было пытаться сдерживать их, пусть бегут.