Степан Сарыг-оол - Повесть о светлом мальчике

Я сидел под деревом, со страхом наблюдая, как надвигается ночь, и страстно мечтал о чуде: чтобы встретился проезжий человек. Прошло уже более суток — и ни души, никто не обогнал, никто не встретился, только лес, да горы, да еще черная тьма со мною неразлучны. Вдруг мне почудилось, будто метнулся огонек, — сердце подскочило: волчий глаз!

Какая-то сила подхватила меня, я очутился на вершине кедра. И снова увидел огонь, но сейчас это уже было похоже не на промелькнувшую искру, а скорее на взмах крыла большой птицы.

Безмерная радость охватила меня: огонь, значит там люди! Люди, люди, мое счастье, мое спасенье!

— Ого, ого! — кричал я нараспев. — Это огонь, правдашний огонь! Как я рад!

Но радость моя оборачивалась сомненьем. Кто эти люди? Зачем им понадобилось прятаться так далеко от дороги? И как бычок? Он ведь не дойдет со мной по чаще.

Я спустился с дерева и решил идти один, хотя страх снова объял и придавил меня. Ощупью двигался я сквозь кустарник и густую траву туда, где мерцал огонь. Шел, прислушиваясь, стараясь шуметь как можно меньше. Спустился в пересохшее русло реки; там было много огромных валунов, я их обходил, терял направление, возвращался назад и снова шел. Когда я, наконец, перебрался на другую сторону, то почувствовал запах дыма. Это меня обрадовало.

Опять меня окружили высокий лес, густой кустарник и заросли травы. Вот костер мелькнул и скрылся. Он уже был где-то совсем неподалеку. Я старался подкрасться бесшумно, чтобы увидеть, кто эти люди, не опасно ли мне к ним подойти. Приблизившись, я услышал разговор.

Один гудел баском, а другого почти совсем не было слышно; они спокойно пили чай, над их пиалами вился горячий парок. Сидевший ко мне спиной подбросил в костер смолистую ветку, и пламя осветило едва ли не до середины стволы соседних деревьев. Я уже был совсем близко и хорошо рассмотрел человека, сидевшего на другой стороне костра. Он увидел меня, вздрогнул и крикнул:

— Ойт!

И, не спуская с меня глаз, поставил пиалу на землю, притянул к себе ружье, а тот, что сидел спиной, вдруг резко повернулся ко мне и схватился рукой за нож.

— Эй, что за существо ты?

Я вздрогнул и пролепетал первое, что пришло в голову:

— Это же я, дяденька!

Но голос мой так не был похож на мой, что я сам усомнился, мой ли он.

— Голый мальчонка!.. Да ты кто? Иди сюда! — сказал тот, что держал ружье, и указал мне место напротив себя. В голосе его слышались затаенные страх и удивление.

— Что за ребенок, откуда он? — сказал другой охотник, спрятал нож и подошел ко мне.

— Никого у меня нет, только бычок один есть… Пришел я с той стороны… — Я махнул рукой.

Они наперебой принялись расспрашивать меня, ничего не могли понять и удивленно переглянулись.

— Оммани! Да в своем ли уме этот ребенок?

— Где твой дом? Чей ты?

— Совсем больной, наверное, или помешанный.

Я так близко подошел к огню, что меня стало припекать, хотя я все равно дрожал. Я опять принялся объяснять охотникам, кто я и откуда.

— Так это же сирота, который живет у Баран-оола. Он действительно сын Шумураша. Но как же он тут очутился?

Теперь эти люди совсем по-другому расспрашивали меня, внимательно и сочувственно:

— Когда ты выехал и почему один поехал, бедный сынок?

— Чего расспрашивать, дело ясное, так просто в такую дорогу не пускаются!

Теперь я узнал их: одного охотника звали Чарык-Чак, а другого Тойлу. Мне захотелось все рассказать им, но я не мог: во рту горечь, горло сдавило, глаза застилали слезы. Я сделал вид, что мне мешает дым, и принялся тереть глаза кулаками.

— С ума сошел, что ли, его дядя, такого малыша отправлять через Тандинский перевал, да еще на бычке?.. А поесть тебе с собой дали?

— Я дома ел.

— А где твоя одежда?

— Вот…

— О чем тут спрашивать? — нахмурившись, громко заговорил Чарык-Чак. — Да ведь он похож больше на чертенка или ведьменка, а одежка у него хуже, чем у летучей мыши! Мне в овчинном полушубке холодно, а малыш в ситцевой рубашке… Пусть будет проклята мать того, кто пустил его в дорогу в таком виде!..

Чарык-Чак бросил мне овчинную шубу.

— Садись, сынок, грейся, надень шубу да выпей чайку горяченького.

Он ушел в темноту, вернулся с котелком и чашей. Вскоре сварился свежий чай, запахло супом из свежего мяса. Я сидел с открытыми глазами и не мог понять: сон это или на самом деле: я у огня, рядом добрые люди, пахнет едой… Ведь когда я сидел на кедре, мне тоже разное снилось: и хорошее и плохое, и быстро исчезало. Я даже щипать себя начал, чтобы убедиться, что это не сон. Мне вспомнилось, как люди говорили, что у каждого человека есть своя судьба и свое счастье. Мое счастье, выходит, эти люди. Счастье мое разыскало меня вовремя, иначе бы я погиб.

Дедушка Чарык-Чак снова заговорил со мной:

— Неужто твой дядя так тебе и сказал: «Садись на бычка и поезжай», или ты сам один попросился ехать, храбрец мой?

— Не-ет… Да они же были пьяные… — Я не заметил, как рассказал все, что было.

Старики переглянулись.

— Что я тебе говорил? Какой нормальный человек пустит в такую дорогу ребенка?.. Подлец!.. Почему же, когда отрезвел, догнать не кинулся?..

— Сынок, а ты знаешь, что эта дорога ведет через перевал? Ты же заблудиться мог, — спросил Тойлу.

— Знаю! Ведь это та самая дорога, по которой привезли меня сюда. Я ее хорошо заприметил, чтобы, когда придется ехать к отцу, не сбиться!

— Слышишь? Сам был здесь, а сердце туда рвалось, на родину! — сказал Тойлу, читая мои мысли, как всеведущий бог.

— Не попади мы сюда, закончилась бы навсегда его сказка… — проговорил, качая головой, Чарык-Чак. — А где ты думал ночевать, мой мальчик, если бы не увидел костра?

— Не знаю… Я забрался, как вчера, на высокий кедр и увидел ваш огонь.

— Ах ты орленок мой! От страха на дереве спасешься, но в холод это самое быстрое путешествие к смерти! — И добавил: — Ты подумай, старик, что нас понесло на охоту — его и наше счастье! Нет счастливей добычи для человека, чем человеческая жизнь!.. Я тебе говорил, когда гадал на обожженной овечьей лопатке, что нас ждет небывалая удача! Видишь, гаданье сбылось!

Старики ели мало, но много пили чая из больших, давно потерявших лак чашек из березового корня. Чарык-Чак подал мне ножичек, острый как бритва, я обрезал им кусочки жирного и сочного мяса молодой маралухи и с жадностью отправлял их в рот. Чтобы легче было есть, Чарык-Чак дал мне много зеленого лука.

От тепла и обильной еды меня клонило ко сну. Чарык-Чак сказал:

— Завтра, сынок, мы тебя посадим за седло и повезем к твоему дяде да отчитаем его хорошо.

Но я от этих слов вскочил как ошпаренный и завопил тоненьким и несчастным голосом:

— Дорогие дяденьки, ради бога, заберите бычка и угоните его к дяде, а меня не отдавайте ему! Теперь перевал совсем ведь близко, я пешком доберусь к отцу!