Степан Сарыг-оол - Повесть о светлом мальчике

Прежде всего сказителю подали крепкий чай с густым козьим молоком в почетной серебряной чаше. Тут же горка ячменной муки, обильно политой свежим маслом, пахтанье с толченой черемухой. Деревянная тарелка, где было все красиво разложено для почетного гостя, украшена дорогой причудливой резьбой.

Затем хозяева стали тихо совещаться между собой: приготовить ли для Одучу свежий хан — кушанье из бараньей крови или сделать хырбачи — сборную тушенку из почетных кусков? Решили сделать хырбачи — необыкновенно вкусное кушанье. Этим они хотели не только оказать честь сказителю, но и похвастаться обилием и разнообразием заготовленного на зиму мяса. Особый вкус хырбачи должны были придать нежные и жирные куски мяса забитой осенью кобылицы, у которой три года подряд не было жеребят.

Во время готовки зашел разговор о том, как вкусна и полезна конская кровь, если ее умело приготовить. Одучу и тут нашел что рассказать. К этому времени в нашу юрту набрались соседи — постоянные слушатели Одучу. Сказитель уселся поудобней, заложил в ноздри по понюшке табаку и начал:

— …Шла одна из жестоких черных годин. Три уже миновало, эта была четвертой. Из некоторых аалов не только люди не выходили, но даже собаки не выбегали. Хотя и есть пословица, что во время джута собаки жиреют, но это только в первый год. Когда бедствие тянется долго, кто же будет сидеть голодным и смотреть на них, разжиревших?

— О ужас, о оммани! — запричитала одна из слушательниц.

— Тогда все: барба [7] Барба — кожаный мешок для хранения пищи и вещей. , кожаные ремни, сбруя, переметные сумы — все шло в котел, даже ширтеки, сделанные из шкур, шли в еду. Но были люди, которые, несмотря ни на что, оставляли последнего коня, как ноги, чтобы передвигаться по тайге в поисках кандыка и саранки, а то и зверя какого-нибудь ухитрялись догнать. А если пищу никакую найти не удавалось, они выпускали из ноги лошади чашку свежей крови, разбавляли водой, и три-четыре дня с этой пищей можно было терпеть. Брали по очереди из каждой ноги — и так выжили. Вот вам сила конской крови…

Голод — страшная вещь! — продолжал, покачивая головой, сказитель. — С голодным человеком ужасные вещи происходят, иногда он просто теряет рассудок. Вот послушайте…

Жила большая семья одного старого охотника. Когда были добрые времена, они ничего жили, добывая зверя и копая коренья. Дочь охотника даже сосватал богатый человек. Охотник, бывало, поговаривал: «Эх, доченька моя, на зайчатине выросла, теперь бараньим супом довольствоваться должна!»

Но пришел один тяжелый год, за ним другой, третий, четвертый… Однажды под вечер, когда охотник с женой собирались ужинать, к ним приехала дочь.

Старая мать, изглоданная голодом и временем, повисла на дочери и зарыдала, сжимая костлявыми руками ее плечи. Гостья, оглядев пустую и тихую юрту, подумала, что, видно, братишки и сестренки ее умерли от голода, но решила не расспрашивать об этом мать, чтобы не бередить горе.

«Мужу моему никакой возможности не было к вам приехать, — сказала дочка, оправдываясь. — День и ночь стадо сторожит, оно совсем маленькое стало. Меня не пускал — неспокойно на дорогах, да не могла я не приехать!»

«Ох, беда, беда великая! — еще пуще зарыдала мать, отстранив отца, который тоже хотел обнять дочку. — И зачем ты только приехала, не к чему тебе на нас смотреть было!»

Старик прикрикнул на жену, велел готовить чай, а сам снял с очага чашу, в которой они варили что-то на ужин, и убрал в угол. Мать засуетилась, взяла деревянное ведро и отправилась за водой для чая, а отец вышел нарубить дров.

«Что же они, бедные, все-таки едят?» — полюбопытствовала дочь и, вынув из очага тлеющую головешку, заглянула в отставленную отцом чашу. Там плавала детская рука…

Послышались шаги; дочь, едва не потерявшая сознание, поторопилась сесть на прежнее место и с ужасом смотрела на лицо отца, разводившего огонь. В нем, ей показалось, появилось что-то волчье.

«Кто-нибудь живет поблизости от вас?» — спросила она, чтобы не молчать.

«Все отправились…» — отвечал отец.

Вернулась мать.

«Доставайте из моих сум мясо, а я расседлаю лошадь», — сказала дочка и направилась к выходу, но отец преградил ей дорогу.

«Нет, нет, не выходи, а я все сам сделаю!..»

Дочь оттолкнула отца, выскочила из юрты и, вскочив на лошадь, была такова. Говорят, отведавший человечины становится людоедом…

Хозяйка, следуя обычаям гостеприимства, прервала затянувшийся неприятный разговор словами:

— А ну-ка, пусть наш сказитель хорошо поужинает, а после новую сказку расскажет. Ангыр-оол, подай-ка корытце для мяса…

Соседи потянулись к выходу, продолжая обсуждать услышанное. А я этот страшный рассказ Одучу не могу забыть до сей поры. И после мне случалось слышать такие рассказы об ужасном времени Большого голода, но этот первый запомнился особенно.

Шага приходится на первое марта — первый день весны. Этот праздник самый большой у нас и считается вроде Нового года. Когда я был моложе, на дни шаги всегда выпадала моя очередь пасти, потому что взрослые пастухи либо обманывали меня, заранее высчитывая дни пастьбы, либо просто покупали меня куском еды — с голодом я никогда не расставался. Так что все прошедшие года шага был для меня горьким днем: люди веселятся, а я не могу даже глазом одним взглянуть на веселье: я далеко в горах, рядом тайга да мои бараны.

Но на этот раз мне посчастливилось. Наш аал состоял из четырех юрт, от каждой юрты было по пастуху. Мы пасли в очередь, и моя очередь кончалась как раз за день до шаги.

В последний день пастьбы я, не умолкая, пел, перегоняя стадо с одной горы на другую. Песни мои слушали архары, собравшись в кучу на высокогорной поляне, и настороженно глядели на меня. Удивлялись, наверное, с чего это я разорался? Не понимали, что предстоит мне целых три дня досыта есть и веселиться!

К празднику этому у нас начинают готовиться, едва аалы прикочевывают на зимние стоянки: режут самого жирного козла или барана, разделывают тушу, затем, уложив мясо в брюшину, замораживают тушу для шаги. Если мясо не приготовить заранее, то к весне любое животное потеряет упитанность и не будет таким лакомым куском на празднике.

Беднота, не имеющая скота, мясных блюд приготовить не могла. Но и самые бедные варили хотя бы кашу не только для себя, но и для гостей, варили свежий крепкий чай. И на этот лучший свой обед звали всех, кто встретится, звали, конечно, и богачей, но те от приглашения старались отделаться.

Накануне праздника вещи из юрты выносятся, чистятся, вытряхиваются. Юрта пустеет до самого дымохода. Вокруг юрты, у коновязей и на скотных дворах тоже метут, чистят, приводят в порядок. Вечером извлекают из футляра священную стрелу, нанизывают на нее сваренный курдюк, украшают разноцветными лентами и хадаками и кладут стрелу в почетный угол. Изображения богов расставляют на специальном шкафу, украшенном резьбой, изображающей священных животных. Богов моют, чистят, перед ними ставят бронзовые чашечки с пищей, зажигают лампадки. Под потолком юрты, вокруг дымохода, развешивают раскрашенные фигурки разных домашних животных, а также крохотные ступки, корытца, чашечки, половники — всю домашнюю утварь. Эти игрушки обычно делали хорошие мастера, в семье их передавали из поколенья в поколенье и детям в них играть не разрешали.