Альберт Гурулев - Осенний светлый день

Иван, желая успокоить собаку, подал голос, надеясь, что Буран признает его и замолчит. Собака затихла, даже взвизгнула приветственно, и Иван хотел пройти дальше по улице, но почти сразу же знакомо лязгнуло старинной ковки железо на калитке, и за ворота вышел плотный и рослый старик — дед Константин — и спросил по-старчески глухо и надтреснуто:

— Кого надо?

— Здравствуйте, Константин Петрович.

— Ванюха, что ли? А я тебя сразу и не признал. Богатым будешь. Чего не заходишь, у ворот стоишь?

— Да спите, думаю.

— Ну ты че, паря… Я уж давно встал, да не знаю, куда себя деть. Болтаюсь, как старый веник. Матери хорошо. У ей кухня. Она уж и чайник скипятила. Ты как раз к чаю поспел.

Дед Константин повернулся, шагнул во двор, оставив калитку открытой, тем самым без слов приглашая проходить и быть гостем.

В доме Белых было тепло, жарко топилась большая печь, и после уличной стылости здесь казалось особенно уютно.

— Приехал? — на пороге кухни Ивана встретила Полина Фроловна. — Вот хорошо. Глеб-то тебя ждет. Сейчас я его разбужу.

— Да не надо. Зачем в такую рань будить.

— А и верно, — легко согласилась Полина Фроловна. — Пусть поспит. А ты разболакайся, да чай будем пить.

Матери Глеба лет немало, под восемьдесят, а вот ничто старческое ее вроде и не коснулось. Разве что чуть усохла, чуть сгорбилась, и лицо покрыто сеткой морщин. Но вот глаза — у стариков таких глаз не бывает. Очень живые глаза: усталыми они бывают, но и веселыми бывают, и заинтересованными, и ясными. Очень переменчивые глаза. Если поговорить о новостях страны или там о происках империалистов, то об этом нужно начинать разговор не с дедом Константином, а с Полиной Фроловной. Одна из ее любимых передач по телевизору — программа «Время». И газету свою районную читает. Дед не читает, а она читает. Ивану как-то прежде не доводилось встречать вот такую читающую деревенскую бабушку, которая и в школу-то ходила одну или две зимы, да и то при царе Горохе.

Не успел Иван обогреться чаем, как из темноты соседней комнаты на свет выбрался Глеб, в одних трусах, остановился в кухонных дверях, оперся руками о крашеные колоды, прищурился опухшими от сна глазами.

— А я думаю, с кем тут дед разговаривает…

— Разбудили? Не дали поспать. Этот старый леший, — кивнула она на мужа, — не умеет тихо разговаривать. Ему шепотком, а он во весь роток.

Полина Фроловна вроде бы ругалась, но никто себя не чувствовал виноватым, даже Иван, хотя глуховатый дед разговаривал как раз с ним, да и ворчанье хозяйки не корило человека, а было по-домашнему уютным, ласковым.

Глеб плеснул себе на лицо из рукомойника, наспех вытерся и полез за стол.

— Налей-ка, мать, чаю.

Но тут голос Полины Фроловны поднялся до серьезной строгости.

— Еще чего? Не оделся, не обулся и голышмя за стол лезешь. Ведь это срам. Ты не в баню пришел, а за стол. Вон скоро дети проснутся, ты имя какой пример подашь?

Хоть Глебу и четвертый десяток идет, но он послушно исчез в спальне и через минуту появился одетым.

— А я тебе уже чай налила, — Полина Фроловна пододвинула сыну большую, почти пол-литровую, расписанную цветами кружку.

Разговор сразу пошел о весеннем заходе в тайгу. У Глеба были свои прикидки, и чувствовалось, что они с отцом обговорили это дело не один раз. Глеб говорил, а Константин Петрович, всегда имеющий свое мнение, на этот раз лишь молча и согласно кивал головой.

Предполагалось идти на хребет Харамурэн, даже, быть может, перевалить его и отабориться где-нибудь на пологом склоне, там есть немало зимовьюшек. Если удастся перевалить хребет, то тогда совсем немного останется пути до охотничьего участка деда Константина, по крайней мере до его верхней границы. На том участке вот уже три года никто не промышлял, и Глеб, если будет такая возможность, должен сбегать на участок, пройти по зимовьюшкам, посмотреть лабазы и тайнички.

— Мне уже не бывать там. — Голос Константина Петровича хрипит больше обычного. — Но, может, Глебка в ум войдет и возьмет этот участок, али Петро со своего БАМу прикатит. Вот ведь, — обратился к Ивану, — шесть парней мы со старухой вырастили, а охотничий участок передать некому. А участок, я тебе скажу, Ванюха… Я ж лишнего никогда не бил, не жадничал, всегда на расплод оставлял, ни соболь, ни белка не переводились. А браконьеров и близко не подпускал.

— Не подпускал он, — удивилась Полина Фроловна. — Мало у тебя зимовьюшек пожгли?

— Дак это те, что на реке стояли. Всякий чужой люд вдоль реки прет, да и то только по теплу. А настоящий браконьер, он не хуже нас знает тайгу. Вот его-то я держал в строгости.

Самый ближний путь к охотничьим угодьям Константина Петровича — по реке Каменной. Но путь этот в зимнее время и тяжелый, и опасный. Берегом не пройти, каменные обвалы, — а они тянутся порой на километры, — занесены снегами, и костоломные ловушки ждут идущего на каждом шагу. По льду — тоже тяжело. Наледи, промоины, пустоты. Пройти можно, но великими трудами, тем более что надо на себе нести немалый груз. А потом нужно будет еще торить тропу вверх, на хребет, в кедровники.

Но есть и другой путь, дальний, кружной, но зато более легкий. На машине доехать чуть ли не сотню километров до полузаброшенной деревушки Мойгаты, там приискать пару коней и на конях поднять груз на хребет. Этим путем Глеб и предлагал идти.

В таких делах Иван полагался на Глеба и был во всем согласен: кружным путем идти, значит, кружным.

— Ты, Ванюха, обязательно заставь Глеба сходить на участок, пусть посмотрит, а то, поди, там такие, как Вася Куклин, давно уже орудуют.

— Оторудовался твой Вася, доживет или нет до тепла, — Полина Фроловна скорбно вздыхает.

— Поделом вору и мука, — хрипит дед. — Если есть че на том свете, то гореть ему в аду синим пламенем.

— Грех ведь, отец, такое говорить, — вскинулась Фроловна. — Ведь мается сейчас человек, душа его мается.

— А мало он зла принес? Да и нету у него души.

— Помолчи, не гневи.

Васю Куклина Иван немного знал, но больше по рассказам Глеба и Константина Петровича. Вначале он его услышал, а увидел уж потом. Как-то ходили они с Глебом на ближние болота поохотиться на уток. На этих болотах у семейства Белых есть два «своих» крошечных озерка с хорошо оборудованными, даже со скамеечками, скрадками. Было еще тепло, погода стояла тихая, и утки летали редко. Время от времени раздавались нечастые выстрелы. Большей частью над болотом стояла крепкая застойная тишина.

Охотники в такой час сидят утайливо в своих скрадках, а если и сойдутся, то разговаривают вполголоса, но неожиданно над болотом разнесся громкий, с каким-то даже подвизгиванием, скандально-базарный голос. Тишина была нарушена, и Глеб, не таясь уже, засмеялся и сказал со злой веселостью: