Альберт Гурулев - Осенний светлый день

Кедровый орех, перезимовавший на родном дереве, во многом отличается от осеннего. Тот, чтобы сохранить его на долгое время, необходимо медленно прогреть на особых, выстроенных в тайге печах, прокалить, выгнать из него влагу. И такой орех в сухом деревянном амбаре, засыпанный в мешки или ящики, может храниться годами. Но орех, просушенный за долгую зиму морозами, ветрами и солнцем, не требует никакой обработки, и он редкостного аромата и вкуса. Сибиряки умеют такой орех на рынке отличить по внешнему виду. И те же сибиряки никогда не покупают кедровые орехи в магазине, особенно если орехи расфасованы в тару века — целлофан, где они мертвеют, покрываются сине-зеленой плесенью и быстро становятся ядовито-горькими. И непонятно сибиряку: чьей это волей, волей какого умника, редкостный продукт, таежный урожай, собранный нелегким трудом, вынесенный на людских плечах к табору, просушенный, сбереженный от дождей, гибнет возле магазинного прилавка, где ему уже ничего, кроме человеческой глупости и равнодушия, не могло угрожать.

Из зимовья вылез Глеб Белых. Он минуту постоял за углом, потом выбрался на открытое место, помахал руками, имитируя утреннюю зарядку. Увидел Ивана и бодро прокричал:

— Я думал, дятел долбит, а это ты трудишься. Слышь, Иван, ты кедр этот так и не обил, все шишки на месте. Долбани-ка еще разок.

— Бесполезно, не идет шишка. Сидит как приваренная.

— Да брось ты, — голос Глеба полон оптимизма, — сейчас вместе долбанем, и не только шишки, ветки обломятся.

Глеб нырнул в лаз зимовья и тотчас появился обратно, но уже в шапке и телогрейке. Он шел по тропе легкой, чуть прыгающей походкой, улыбался и азартно потирал руки.

Глеб мужик сильный, тренированный, играючи принял колот, примерился, ударил крепко и жестко. Резкий звук отскочил от дерева и покатился во все стороны по заснеженным хребтам. И ответный звук, ослабленный расстоянием, принесло далекое эхо. Шишек на этот раз свалилось побольше, почти десяток, но Глеба это не устроило, и он удивленно сказал:

— Чего это?.. А ну-ка берись.

Иван ухватился за колот, и они вместе, разом, с глухим выкриком вытолкнув туго сжатый воздух из легких, спружинили ногами и вложили всю свою силу в удар. Крякнуло, ухнуло дерево, и эхо вернулось резкое, будто кто выстрелил в хребтах, но и на этот раз в ветвях кедра лишь коротко шумнуло, и в снегу обозначилось не больше десятка новых пробоин.

— Задача. — Глеб помял начавший зарастать белой щетиной подбородок. Он отошел по снежной траншее подальше, так, чтобы было видно вершину дерева, и расстроенно прокричал: — Сидят шишки, как будто бы ни одной не упало. Сидят как приваренные. Ничего я не пойму.

Глеб постоял еще минуту, махнул рукой и ушел в зимовье.

Странное дело, но Иван не очень-то и расстроился: как-никак, а ведро добрых шишек есть. Вынужденное безделье за последние дни измотало душу, а тут хоть плохая, но работа началась. Хоть маленький шаг, но вперед. Если так и дальше пойдет, то он сегодня сможет наколотить ведра четыре, а то и пять шишек, а это уже ведро, или почти, чистого ореха. И Иван тут же попенял на себя: чего ради он пролеживал бока! Ведь мог же хоть бы вот так работать каждый день. Вполне мог.

Иван мысленно прикинул, к каким деревьям он будет торить тропы; могутные кедры он решил оставить в покое и заняться главным образом тонкомерами, которые хоть и не столь богаты, но пробить их будет гораздо проще. Иван вздохнул и сделал первый коротенький шаг по снежной целине. После отдыха снег показался ему еще плотнее, еще неодолимее, но он знал, что не надо поддаваться этому чувству, иначе воля будет парализована, а нужно все это принимать как должное и, главное, хоть через силу, но шевелиться, работать. Чего-чего, а снегу он за эту поездку повидал.

Сейчас, оглядываясь назад, Иван вряд ли бы согласился, да и нашел бы в себе силы, повторить весь снежный путь, со всеми его подробностями, который привел их сюда, на вершину хребта Харамурэн.

Непроста была эта дорога…

Трактор шел хорошо, но чем выше он поднимался на хребет, тем чаще приходилось сдавать назад, чтобы потом с ходу подмять под себя груду вздыбившегося и уплотнившегося перед радиатором снега, резко рыскать по сторонам, ища обходы. Но чаще всего деревья плотно стояли и справа, и слева и оставался только один путь — вперед. С настойчивостью пришедшего в ярость тяжеловесного быка машина таранила снег, временами казалось, что дальше не пробиться ни на метр, но проходили тягучие минуты, и можно было заметить, что деревья снова начинают медленно уплывать назад. И он удивлялся выносливости не столько машины, сколько трактористов.

Костя Понягин, знающий эти места получше всех остальных, прикинул, что прошли они от речки километров десять, две трети до нужного нам зимовья, и главные затяжные крутяки остались позади, а впереди хоть и есть резкие подъемы, но они короткие и быстро переходят в одолимый тянигус.

— Ничего, мужики, едем.

Ехали уже среди сплошного кедрача, и на его темно-зеленом фоне редко попадались лишь белые стволы берез да серо-коричневые изгибы рябины с остатками красных ягод на вершинах. Промысловики радовались — богатый урожай, никем не тронутый. Да так оно и было: много ли лесному народу надо ореха на прокорм. Бурундуки наелись еще осенью и до сих пор спят, спят и медведи и лишь сонно ворочаются да видят предутренние, то есть предвесенние сны. Из главных потребителей только белки да кедровки не спят. Но сколько они смогут взять из такого богатого амбара?

Глеб Белых едва убедился, что тайга пустым домой не отпустит, потерял почти всякий интерес к кедрам и, навалившись на борт тележки, азартно, как истый охотник, всматривался в отпечатанные на снегу звериные наброды. Дважды тракторный путь пересекали старые изюбриные следы, и Глеб напрягался, водил носом, словно принюхивался к этим следам. Обочь дороги встречались беличьи, но не так часто, как должно быть, и Глеб вслух отмечал:

— Маловато бельчонки. Чего она так слабо держится? Чего ей надо? Вон сколько корма.

— Может, соболь расплодился, — подает голос Костя Понягин. — Сам знаешь, как он с нею обходится.

Словно подтверждая его слова, из-под выворотня горячей строчкой пробили белый снег собольи следы и не спеша увели в кедровый подрост. Глеб и Костя разом встрепенулись, широко улыбаясь, уставились друг на друга.

— Видал!

— Самочка прошла.

— У самца след другой.

Говорили громко, возбужденно, будто оспаривали друг друга, но оба утверждали одно: самочка прошла.

Иван в таких делах полный профан, и хоть ему не особенно верится, что с высоты тракторной тележки, да еще на каком ни есть, а ходу, можно по вмятинкам в снегу опознать, прошла здесь соболюшка или соболь, но он давно убедился, что Глеб и Костя таежное дело хорошо знают и говорят так, как оно и есть на самом деле: соболюшка прошла.