Альберт Гурулев - Осенний светлый день

А к вечеру, взопревшие от непривычной работы, мы вернулись на базу и принесли два мешка кедровых шишек.

Пришел приемщик, посмотрел на нас долгим взглядом, сказал:

— А я, ребята, думал, вы из тайги вернетесь пустыми… Пошли на склад.

На складе мужик вел себя щедро: отвалил полрюкзака сухарей, не поскупился тушенкой, чаем и сгущенным молоком. Потом, в знак полного расположения, угостил куревом и попросил не думать о нем плохо.

— Были у меня случаи: наберет человек продуктов, а потом посмотрит, что в тайге нынче делов нема, и поминай его как звали. Хорошие шишкари, которые здесь из года в год работают, и те, почитай, почти все ушли. А я вас увидел, про себя и подумал: и эти не работники, колот, поди, и тот правильно держать не умеют. Не люди еще, а так себе, студенты.

Таежными заработками мы избалованы не были — лишь бы харчи оправдать, и то ладно — а потому решили остаться самое малое на пару недель: давно мечталось пожить в тайге, побродить по вольным местам.

— Дело говорите, ребята, дело, — поддержал нас и приемщик. — Тут один воздух чего стоит. Не то, что в городе.

В первые дни, опасаясь заблудиться, старались не отрываться далеко от тропы, но постепенно освоились и поосмелели. А потом ведь известно: чем дальше в лес, тем больше дров. И мы надеялись: есть где-то — пусть маленькие, крошечные — участки тайги, не тронутые шишкарями и кедровкой.

В тот день с первым светом, как обычно, мы ушли в тайгу. Весь день колесили по кедровникам, выглядывая на вершинах сохранившиеся шишки, а когда мешки основательно потяжелели и таскать с собой их стало несподручно, решили выйти к тропе, оставить там груз, а самим налегке побродить еще пару часов.

Тропу мы нашли быстро. Но что-то нам в ней не понравилось. Прошли немного и тут стали догадываться: не наша тропа. Наша тропа тоже не везде хорошо приметна, но больше набита, чаще перевязана корнями деревьев. А эта откуда взялась? Ведь сколько мы ни бродили в здешней тайге, ни разу не натыкались на другую тропу. Чтобы не потерять голову, сели отдохнуть-покурить, а потом решили пройти по тропе с километр без груза для разведки: а вдруг это все-таки наша тропа. Но очень скоро убедились — не то: тропа пошла под крутой уклон и исчезла на каменной россыпи.

Вот тогда-то и смешались стороны света, не стало ни севера, ни юга, поплыл в голове легкий туман. В какую сторону идти? Но никакая сторона не звала, не было нам никуда дороги, будто кто-то провел вокруг нас незримый, но глухой круг, и тайга вдруг разом показалась чужой и равнодушной.

Мы снова сидели около своего груза, курили, неспешно вспоминали день — в каком направлении шли, куда поворачивали — но воспоминания ничего не давали: по-прежнему мы сидели в центре незримого круга, на котором не было ни пометок, ни ориентиров.

Время, звонкое и легкое в азартной работе, стало тяжелым и тягучим. Минуты наполнялись медленно и тяжело.

— Слушай, — сказал Валентин, — мы тут неподалеку видели затесы. Давай посмотрим, куда они ведут. Хотя бы для того, чтобы не сидеть. Не понравится — вернемся.

— И то верно. Что-то делать надо.

Затесы не новые, оплыли смолой, но все-таки еще хорошо видны. Шли мы осторожно, не трогались от зарубки, пока взглядом не отыщем следующую.

А через полчаса мы вышли на тропу. Это, без сомнения, была наша тропа. Мы десятки раз уже ходили по ней. Вот даже в сырой выбоинке между корнями следы наших сапог.

И разом все стало на свои места. Север? Да вот в той стороне. И юг, и восток есть. Все есть. И четко знаем теперь, до градуса, направление на наш табор. Разом нахлынуло чувство светлого прозрения, радости и благодарности к тому, кто проложил эти затесы.

И вот все это помнится до сих пор, помнится и волнует. И видится картина: колоннада сосен и кедров, плотный, почти осязаемый свет предзакатного солнца ломится сквозь эту колоннаду, высвечивая затесы на деревьях. Хотя — стоп! Было ли тогда солнце? Ведь будь солнце — мы бы никогда не смогли потерять направление. Но все это теперь мне видится именно так: деревья и высвеченная солнцем, уходящая в глубину леса яркая строчка путеводных затесов.

Сквозь тягучую утреннюю полудрему за стенками палатки слышно жестяное шуршание. Оно однообразно и беспрерывно, не затихает и не усиливается. Звук этот новый — не приходилось вроде такого слышать. Быть может, ветер шумит вот так по-особому? Да нет, не ветер. Нет ветра совсем. Тихо. И тишина какая-то застойная, глухая — не вздохнет ветер, не зашумят деревья, не ударит волна о близкий берег — и в этой тишине беспрерывное жестяное шуршание.

В тайге, в лесу любой непонятный звук требует немедленного опознания, иначе тревожное беспокойство заполнит и будет долго томить душу. Что это? зачем этот звук? что он несет с собой? И даже знакомое и приятное тебе место, где сегодня стоит твоя палатка и где сегодня твой дом, будет уже казаться враждебным, и до тех пор, пока непонятное не станет понятным.

Валентин еще спит, утром он вообще спать горазд, и никакие звуки его пока не интересуют.

Я отбросил полог палатки, и в глаза хлынул белый свет.

А ночь-то сегодня холодная была. На бревнах, лежащих у берега, льдистая, в солнечных искрах, сверкающая изморозь. На траве — морозный белый налет. И на ощупь трава жесткая, промерзшая. Пожалуй, это первый такой крепкий заморозок.

А непрерывный шорох, шуршание — еще громче, ближе. Вначале кажется, что шуршание идет как будто из одного места, и даже замечаешь неясное движение среди деревьев, но только вот никак не можешь определить, где же это шуршит и движется. И тут же слышишь, что шорох доносится из другого места — справа и слева — и там тоже заметно движение.

Глаза привыкли к свету и стало видно, что движение по всему молодому березовому лесу, окружившему палатку, и стало слышно, что шумит весь лес — идет листопад. Листья падают при полном безветрии, падают почти отвесно, лишь плавно покачиваясь среди ветвей. Полное безветрие, а листья падают, падают на сухую, в инее траву.

На березах еще немало зелени, но уже больше желтого. Воздух сегодня сквозно прозрачен, каким он бывает только осенними утрами, и дальние сопки и хребты словно приблизились. Еще днями назад лесистые сопки в той стороне, куда уходит речка Тангуйка, были далекими, темными и загадочными. Там, над сопками, часто собирались угрюмые тучи, из того угла приходила непогода и туда, за сопки, скрывалось солнце. А сейчас сопки в ярких желтых проплешинах, словно в солнечных зайчиках, и угрюмый угол как-то разом повеселел, стал понятным и по-домашнему простым. Скорее всего там, на склонах, березовые рощи. Они пожелтели, стали прозрачными. Сейчас, видимо, и там жестяной шорох стоит по всему лесу, и падают листья. Желтые листья не в силах уже держаться на ветке, сламываются и с торжественной грустью падают на умершую, покрытую белой изморозью траву.