Альберт Гурулев - Осенний светлый день

Белесое малокровное солнце поднялось уже довольно высоко, но у него не хватает сил быстро согреть настывшую за ночь землю. Начинался тихий осенний день. Вот в такой осенний день и сам бываешь умиротворенным, тихим и грустным. И ничего тебе уже большего не надо, кроме того, что у тебя уже есть.

На море, против нашего табора, плот — громадное скопище бревен, окруженное связкой из тех же бревен и канатов. А впереди прилепился маленький буксир, совсем игрушечный рядом с громадностью плота. И даже буксир сегодня кажется вялым, сонным, чем-то напоминающим уставшую от жизни осеннюю муху. Хотя — сегодня просто день такой, день, когда красное лето тихо угасает. И летом по водохранилищу в сторону Братска шли теплоходы и тащили за собой необъятные плоты. Продвигались они тоже медленно, чуть заметно для глаза, но летом они напоминали упорных муравьев, взявших на себя непосильную ношу, но каким-то чудом справляющихся с этой ношей.

Солнце хоть и слабое — смотреть на него, вспомнив детство, можно во все глаза и глазам не так уж будет больно — а все ж таки греет, и белая изморозь постепенно уползла в глубокую тень. И шорох падающих листьев уже не такой жестяной — отогрелись, отмякли трава и листья.

«…мадам, уже па-а-дают листья…», — где-то в глубине души пропел знакомый голос.

Верно, чего уж там, падают.

«…уже падают листья…»

«…падают листья…»

Быстро все же, незаметно прошло-прокатилось лето.

«…я к вам никогда не при-и-ду-у…»

«…никогда, никогда, никогда… не при-и-ду-у…»

И крепко, до боли сжалось сердце. Но тут же отпустило и ничего не осталось, кроме тихой и грустной умиротворенности.

Когда я вернулся на табор, Валентин уже проснулся и спокойный, как Будда, сидел у входа в палатку.

— Слышишь, как падают листья? — спросил он меня.

— Слышу, — ответил я.

Мы сварили чай на нежарком костре и потом долго, без утренней спешки пили чай и смотрели на проплывающие легкие облака, на лес, на воду, и было хорошо вот так смотреть и никуда не спешить. Мы провели тихий день, поздно вечером снова разожгли костер и в светлой лени лежали около огня…

И было спокойно и тихо.

И в этой тишине вдруг поплыл низкий трубный звук. Звук плыл густой волной, плыл над освещенными луной лесистыми хребтами, над черной водой, усыпанной отражениями звезд. Кричал изюбрь.

Сентябрь — время изюбриного гона, удалое время боев за право продолжить жизнь рода, время самое счастливое в изюбриной жизни. Я знал, зачем кричит изюбрь — он зовет на бой — и, быть может, потому в этом реве так легко угадывались, слышались торжество, ярость, мощь и жажда жизни.

Гулко заколотилось сердце крепкими частыми толчками.

Валентин торопливо вытащил из палатки ружье, переломил его и приставил стволы к губам. Он глубоко, всей грудью вздохнул — напряглось лицо, напряглась шея, вздулись на шее шнуры вен — и ружье закричало по-изюбриному. Валентин держал стволы вниз, и звук тяжело катился по земле, но вот стволы плавно пошли вверх, и звук оторвался от земли и поплыл в прозрачном лунном свете. Казалось, Валентин трубит негромко, но, когда он замолк, эхо долго еще стонало в хребтах.

Изюбрь затрубил снова. Он принял вызов и сейчас, конечно, ломится сквозь чащу навстречу сопернику.

— Здорово, а? — голос Валентина вздрагивает от напряжения и радости.

Изюбрь снова затрубил, уже с другого места, ближе к нам, но, не получив ответа, требовательно и яро повторил свой вызов.

— Ах какой молодец, — приплясывал Валентин у костра. — Нет, ты послушай, послушай, какой молодец. Это как же так — и подраться ему не с кем?!

Но вот с далекого темного хребта ревуну ответил другой изюбрь, и бойцы пошли навстречу друг другу…

Ночь была холодной, и утром шорох падающих листьев стал еще громче. Но было хорошо и радостно в этом светлом, расцвеченном яркими красками, полном горячей жизни осеннем лесу.

Собачоныш похож скорее всего на рукав овчинного полушубка, вывернутого шерстью наружу. Когда Гордей — а Гордей это его имя — спит где-нибудь около крыльца, то можно так и подумать: кто-то небрежно оторвал рукав полушубка и оставил его валяться на земле. Но стоит стукнуть калитке, как Гордей разом встрепенется и станет видно, что это настоящая живая собака: с той стороны, где положено быть голове, торчит черный нос да светятся из шерсти два горячих глаза.

Ростишку Гордей совсем никчемного. Настолько малого, что перебраться в лесу через старое упавшее дерево для него иногда просто непосильная задача. Как-то взял его хозяин в ближнюю тайгу — Валентин ходил смотреть, будет ли ягода — и забрели они в старый буреломник. Хозяин ушел вперед, а Гордей замешкался около кучи хвороста, под которую спрятался полосатый бурундук. А когда спохватился догонять хозяина, то в какую бы сторону ни кидался, везде встречал неодолимую преграду — поваленные деревья. Гордей пытался одолеть деревья в прыжке, но лишь срывался с их крутых и замшелых боков, а когда понял, что завалы ему не одолеть — взвыл от тоски и обиды. Хозяин услышал вопль о помощи, вернулся и до самой дороги нес Гордея на руках.

И при всем этом Гордей не игрушечный, как, к примеру, болонки, а вполне самостоятельный пес, со своим характером, и, главное, чувством собственного достоинства. Даже зимой он остается жить на улице, сурово и гордо отказываясь ночевать в доме. Он не соглашается идти ночевать в дом даже в самые сильные морозы, когда с пушечным грохотом лопается лед на море, а воробьи, распушив перья, сидят по укромным местам, лепятся к дымоходным трубам и совсем не летают — в такой мороз на лету они могут замерзнуть.

Гордей живет весело. Даже прохожих облаивает весело, как бы для обоюдного удовольствия. Прохожий, услышав за спиной лай, обернется, и, увидев лающий рукав полушубка, улыбнется и невольно задержит шаг.

— Ты чего это, малыш, сердишься? — спросит прохожий.

И Гордею как бы неудобно станет, что его не совсем правильно поняли. Конфузливо повернет он голову чуть в сторону и всем своим видом показывает, что он хоть и лает, но лает лишь для того, чтобы выразить свои хорошие чувства.

И если поймет прохожий собачоныша, то улыбнется ему да так с улыбкой и пойдет дальше.

Попал Гордей в этот дом случайно. Как-то Валентин возвращался из Братска и опоздал на рейсовый автобус. До следующего автобуса оставалось несколько часов, и это скучное время ему волей-неволей пришлось провести на автовокзале. Вот тогда-то он и приметил забавного лохматого собачоныша. Щенок болтался под ногами в людской толчее и явно маялся бездельем. И, наконец, нашел себе занятие. Два парня туристского вида сбросили свои объемистые рюкзаки около скамейки и отправились покупать билеты. И вот эти, оставшиеся без надзора рюкзаки чем-то понравились щенку, и он решил их взять под охрану. Быть может, такие вещи, как пахнущие потом рюкзаки, ему были уже знакомы.