Альберт Гурулев - Осенний светлый день

К вечеру Николай привел нас в один из заливов и сказал, что если место понравится, то здесь можно остановиться на ночлег. А и вправду, место лучше трудно придумать: высокий, но полого сбегающий к воде берег, сухая полянка, укрытая почти от всех ветров чащобой и зеленым подлеском, обилие дров. Залив оказался ко всему и рыбным: за каких-нибудь двадцать минут мы на одну удочку надергали вполне достаточное на уху количество полосатых окуней. По давней привычке окуней мы побросали в котелок нечищеными, только вспороли и выпотрошили брюшки, и уха получилась особо крепкая, душистая.

Ночевать мы с Валентином решили в лодке, а Николай отказался последовать нашему примеру, сказав, что ему привычнее спать на земле у костра. Быстро и как-то по-домашнему буднично егерь устроил свой ночлег: натаскал лапника под бок, укрепил брезентовый полог. Время было раннее для сна, только еще стемнело, и у огня хорошо сиделось и говорилось. Ночь наступала светлая, лунная; иногда между лунной дорогой и луной мелькали быстрые тени и раздавался посвист крыльев: поздние утки спешили на ночлег.

Сегодня мы в нескольких местах выходили на берег, но брусники так и не нашли. Ягодники стояли пустыми. Лишь на одном из обращенных к юго-западу склонов нашли бедную россыпь брусники: ягода была мелкая и какая-то словно подсушенная. А ведь иной год в лесу ступить от ягоды некуда, везде она.

Завтра Николай предполагал добраться до какого-то дальнего участка и посмотреть там. На этот участок у егеря была, по его словам, большая надежда.

— Должна быть там ягода, должна. Надо, чтобы была.

О чем и говорить: надо, чтоб была. Иначе для некоторых лесных обитателей не шибко сладкие времена настанут. Хоть и не дойдет до того, что ложись и помирай, а все равно близко к тому. Кому-кому, а Николаю это хорошо известно.

Когда мы плыли сюда, Валентин мне немного рассказывал о Николае. Рассказывал самыми добрыми словами. Отслужил в армии. Заочно учится на охотоведческом отделении сельхозинститута. Парень довольно-таки смелый и решительный. Тайгу и дело свое любит. Из тайги не сбежит. И похоже, что в этих местах крепко осесть намеревается.

— Это еще как сказать, — попытался я возразить Валентину. — Вот окончит институт и уедет. Как знать наперед?

— Да нет, не должен бы уехать. Когда человек дом строит, он значит и жить здесь собирается. А Николай дом строит. И хороший дом, не какую-нибудь времянку. Знаешь, что мне еще в Николае нравится, так это какая-то надежность, основательность.

К утру земля уже крепко настывала, а тут еще свалился на воду и землю мозглый туманец, и нам с Валентином никак не хотелось вылезать из теплых спальников. Но от костра весело кричал и звал пить чай Николай, и мы, зная, что путь у нас сегодня не близкий — во многих местах сегодня нужно побывать — с неохотой полезли из мешков.

Хоть и не развеялся еще туман, но Николай решил плыть. Он торопливо пил чай и перечислял, где нам сегодня нужно побывать и что сделать. У Валентина были свои планы: с утра ему хотелось побродить по лесу в поисках глухарей — и потому он предложил вечером назначить встречу в каком-нибудь знакомом месте. А днем каждому заниматься своим делом. Неожиданно для себя я сказал, что не прочь бы поехать с Николаем: захотелось хоть на день оказаться в роли егеря, испытать, что это значит.

Мы с Николаем сели в лодку, и Валентин оттолкнул ее от берега. После сухого жара костра на воде показалось сыро, стыло и неуютно. Туман рассеялся еще далеко не полностью, и берега просматривались плохо, как в густые сумерки. Егерь прогрел мотор; мотор набрал силу, и лодка, едва касаясь воды, понеслась сквозь туман. Крепкий ветер рвался навстречу, били из-под лодки белые водяные снопы, летели мимо клочья тумана.

Начинался день.

На крыльцо вышел хозяин, и пес Пронька по его взгляду понял: с добрыми намерениями вышел хозяин.

— Надоело, поди, на цепи-то сидеть? — голос человека приветливый, и к собачьему горлу прихлынула радость. Пронька скакнул вверх, но цепь жестко дернула его обратно.

— Погодь, погодь, — хозяин расстегнул пряжку ошейника.

Почувствовав свободу, Пронька на ходу лобызнул хозяину руку и махом перелетел через забор. А дальше, демонстрируя свою радость, проскакал галопом вдоль соседних дворов.

Нередко у собак бывают свои собачьи друзья. Есть они и у Проньки. Это Лада и Лушка. Три дома, три собаки, трое друзей. Лада принадлежит Валентину, Пронька — его соседу Алексею Ивановичу, Лушка — учительнице Зое Михайловне. Все три собаки разные и интересы у них разные, и характеры, а вот — дружат. Лада — охотница, Пронька — сторож, Лушка — подруга своей хозяйки.

Пронька — крепкий и очень сильный пес, всем своим обличьем похожий на рослую сибирскую лайку. В драке неуступчив и напорист. Никого не боится, но и обижать никого не собирается. На морде — вечная улыбка. И тем не менее службу цепника он несет исправно.

Пронька часто и подолгу сидит на цепи. И не потому, что надо сторожить — воров в округе вроде и нет, — а потому, что совершенно не знает правил приличия. Даже в отношениях со своими хозяевами. Взять хотя бы недавний случай. Узрел Пронька за забором ненавистного кота Макара, рванулся через приоткрытую калитку и сшиб с ног свою собственную хозяйку. И не остановился даже, не почувствовал себя виноватым. Макар взлетел по отвесной стене на крышу сарая, Пронька скакнул через грядки — на рыхлой ухоженной грядке глубокие вмятины следов. Наказывать, бить его так же бесполезно, как бить мешок с зерном. Как-то Алексей Иванович после серьезного проступка пса не выдержал, и, схватив крученую веревку, принялся ею охаживать собачьи бока. Пронька от ударов слишком-то и не увертывался, а после экзекуции не забился в конуру, а потянулся, как после приятного сна, приветливо махнул хвостом. В обидчивом бессилии хватанул Алексей Иванович своего пса сапогом, но тот только мякнул утробно и больше никак не прореагировал, остался все таким же веселым и улыбчивым. С тех пор Проньку не трогают, единственное наказание — цепь.

Когда Пронька на цепи — появляется лохматый собачоныш Гордей и принимается таскать со двора щепки и куриные перышки, нисколько не считаясь с гневным лаем сторожа.

Оказавшись на воле, Пронька и не вспомнит Гордею недавнюю обиду, великодушно простит ее, но коту Макару — никогда. Макар тоже дразнит Проньку, когда тот на цепи. И делает это особым иезуитским способом. Он взбирается на близкий к собачьей будке оградный столб, до которого Пронька чуть-чуть не достает. Прыгнет Пронька и не достанет до врага самую малость, как натянется цепь и ошейник жестко врежется в горло, бросит на землю. Мутнеют у пса глаза, он снова и снова рвется к врагу, и белая пена закипает в углах его пасти. А Макар сидит смирненько, щурится, глядит, как беснуется собака. Рядом, совсем рядом, клацают страшные Пронькины зубы.