Виктор Ильин - Повести

Он представил, как будет стоять на палубе парохода, поглядывая на проплывающие мимо берега, как будет проходить мимо родного дома, а мать станет ожидать пароход и махать Сергею рукой. И люди будут говорить: смотри, везет Досовой, какого молодца вырастила, не гляди, что мужа на войне убили.

Он так и сказал об этом матери, возвратившись после встречи с вербовщиком. Мать заплакала, принялась корить его: вот мол, расти, ночей недосыпай, куска недоедай, а под старость лет одной маяться придется.

Но Сергей убедил ее, впрочем, скорее он убедил самого себя: осенью вернется, да к тому же мать осталась не одна, младший брательник с ней. И еще, если что понадобится, в любой час можно будет сообщить в Камск, и ему передадут. Для пущей убедительности он сказал матери, что сейчас на каждом пароходе есть радио. Не мог же он знать, что попадет на старое судно, которое еле удалось отстоять боцману Михалеву, и что на этом судне радиостанции нет.

На жительство Сергея определили в двухместную каюту, где обитал пожилой матрос Тежиков. У матроса было худое, узкое лицо, на котором не оставалось места для улыбки, и выпученные глаза, угрюмо смотревшие на окружающих.

Тежикова, как он рассказал Сергею, несколько лет назад списали на «Гряду» с транзитного парохода. Матрос считал, что с ним поступили несправедливо, грозился написать в Москву и на свое пребывание на местном пароходишке смотрел как на временное.

— Ставь полдиковинки! — коротко приказал он Сергею. А когда Досов нерешительно ответил, что у него нет денег, Тежиков посоветовал: — Выпроси аванс, скажи, кусать нечего. Серый ты, как пожарный рукав.

Сергей достал деньги из потайного кармана брюк и, сбегав в ларек, принес поллитровку. Тежиков сноровисто отвернул ухо у пробки и налил водку в зеленую эмалированную кружку. Выпив, крякнул:

— Тама! Ну, будем знакомы в таком разе. — С минуту он оценивающе смотрел на новичка, а потом сказал, ожесточенно скребя подбородок: — Не потребляешь? Ничего! Ты, главное, не тоскуй! Черт привык — и в аду живет.

— Да я не тоскую, — отозвался Сергей, но Тежиков перебил его:

— Пассажирочки, брат, попадаются — я те дам! В сто раз лучше, чем вон та, которая давеча лопину возле клюза заваривала. Я видел, как ты на нее вылупился.

Сергей, стараясь, чтобы Тежиков не заметил выступившей на лице краски, нагнулся, будто надо было задвинуть чемодан под койку.

Тежиков, повалившись на койку, неожиданно запел тонким, визгливым голосом:

Каюта находилась внизу, в трюме, почти на самом носу парохода. В ней было сумрачно и жарко. Под потолком, в борту, светились два круглых окошка с толстыми мутно-зелеными стеклами. «Иллюминаторы», — вспомнил Сергей название.

Над головой что-то заскрипело, заскрежетало, залязгало железом. Сергей встревоженно посмотрел на Тежикова.

— Брашпиль это пробуют, — пробурчал матрос. — Боцман старается. Каждой дыре затычка.

Грохот утих, и Сергей услышал, как за тоненькой обшивкой хлопают по борту волны. Приподнявшись на цыпочки, он потянулся к иллюминатору: волны шли от катера, тащившего настоящий двухэтажный дом. «Брандвахта № 236», — прочел Сергей.

— Глядишь? Гляди, гляди. Приглядывайся. — Тежиков убежденно посоветовал: — Матрос все должен знать… Матрос — это орел.

— И ты, что ль, орел?

Сергей вздрогнул от внезапного появления боцмана, неслышно вошедшего в каюту.

— Орел, который не летает, а куски со стола хватает! — Михалев подозрительно повел носом и спросил: — Опять, Тежиков?

— Что, что опять? — захорохорился матрос. — Ты мне наливал? Божа ты мой, вечно все шишки на Тежикова! Лезут прямо в душу!

— Понес! — Боцман махнул рукой.

— Нет, постой, — наседал Тежиков, — у тебя душа, а у меня балалайка?

— Не хочется мне для первого рейса скандал подымать, — ответил Михалев, — а то бы я тебе сыграл на этой балалайке!

вдруг дурашливо запел Тежиков и полез к боцману обниматься.

— Люблю я тебя, Семен! Ты думаешь, я не знаю, как на тебя тут все злятся? Ты им соли вон сколько насыпал на хвост-то! Ты думаешь, я не понимаю? Нет, брат, шалишь! — Он зачем-то погрозил пальцем Сергею. — Тежиков все понимает. Гармонь знает, что играет, гармонь нечего учить.

— Ладно, ладно, — утихомиривал его боцман, подталкивая к койке. — Ложись!

Тежиков лег. Боцман спросил Сергея:

— Водку ты покупал? Чтобы первый и последний раз! Понял? Иначе спишут. Пойдем на палубу, скоро отвал!

Захлебываясь паром, голосил свисток «Гряды», махали руками на берегу люди, и посуровевший Михалев истово взирал на мостик. От непривычного шума и взволнованной беготни матросов Сергею стало неуютно, он прижался спиной к стенке и смотрел, как медленно тронулись и поплыли назад цехи на берегу затона. Палуба под ногами мелко подрагивала, словно пароход старался быстрее выйти на простор.

— Пошли! — возбужденно крикнул Сергею боцман. — Как пойдем сейчас по всем пристаням, как хлынет народ, только держись! Эх, и люблю я это! Прощай, затон, до осени!

Сергей взглянул на берег: ему-то с кем прощаться? Вдоль уреза шла девушка в брезентовой спецовке. Он присмотрелся и, узнав в ней сварщицу, подумал: «От такой ослепнешь… Озорная, видать».

Одна из ближних к Камску пристаней — Рыбная Слобода. Весенняя распутица надолго отрезала ее от Камска, и поэтому пассажиров на пристани много.

Сергей стоит у трапа, проверяет билеты. Норовит спрашивать строго, басом, как велел Михалев:

— Ваш билет?

— Сейчас, дяденька, сейчас! — частит парень в зеленой стеганке, торопливо доставая билет.

— Какой я те дяденька? — конфузится Сергей.

В узком пролете пристани разноголосые крики, смех, детский плач. Озабоченный шкипер на пристани громко бьет в колокол, и пароход, уставший от шума, толчеи, ударов волн, кричит протяжно и сердито: «Уйду-у-у!» И для острастки повторяет: «У-у!»

Пассажиры поднимаются на пароход, пристань пустеет. Сейчас будет отвальный, и Сергей уберет сходни. Но вместо гудка он слышит чей-то повелительный голос:

— Боцман!

— Третий штурман кличет — Немцев, — поясняет Сергею Михалев и уходит в каюту, в двери которой прорезано маленькое окошко, как у билетной кассы.

Вскоре он возвращается.

— Будем муку грузить. Надо всех позвать, кто от вахты свободный. Заработать можно неплохо.

Прямо за пристанью — глинистый обрыв берега. С нижней палубы не видать Рыбной Слободы. Да и смотреть некогда: идет погрузка.

— Ходи, соколики! — покрикивает Михалев, стоящий наливалой — подавальщиком мешков. — Отвалим — отдохнем!

Сергей, приседая пониже, просит боцмана: