Вадим Собко - Ключ

— Я вот что хочу вам сказать… — Софья остановилась перед Колобком.

— Тебе, — поправил Колобок.

— Нет, именно вам. Вы говорили мне, что полюбили меня на всю жизнь.

— Это сущая правда.

— Возможно. Сейчас мы ее проверим, эту правду. Я стану вашей женой при одном условии.

— Я согласен.

— Не торопитесь. Вы сейчас же порвете эту книжку, и не только эту, но и все ваши записи, которые накопились у вас за столько лет. Разорвете на мелкие кусочки и навсегда забудете…

— Прости, как это разорву?

— Вот так просто, руками.

Колобок посмотрел на свои крупные руки с сильными, как клешни, пальцами, словно сомневаясь, что они способны сделать что-то подобное.

— Скажите, — вдруг спросила Софья, — а на меня вы уже завели такую книжечку?

Колобок не то чтобы покраснел, побагровел. Как только Софья согласилась переехать к нему, он сразу решил учитывать и ее расходы, но книжечку пока не завел и потому искренне обиделся:

— Как ты могла такое подумать? Ведь Демид — чужой мне.

— Я тоже чужая.

— О, нет, ты мне родной человек. Ты будешь моей женой.

— Может, и буду, — насмешливо ответила Софья, — но сначала вы разорвете на мелкие кусочки свою подлую бухгалтерию.

— Подлую? Там все честно.

— И все подло. Пожалуйста, выбирайте: или книжечка, или я. Вы говорили, что полюбили меня, у вас есть возможность это доказать.

— Нет, Софья Павловна, — стараясь сдержать нервное подергивание губ, сказал Колобок, — вы ставите неприемлемые условия.

— Почему? Считайте, что, разорвав книжку, вы отдали деньги мне, сделали мне свадебный подарок.

— Простите, я пойду, — сказал Демид и вышел из комнаты. Как и прежде, когда бывало тоскливо и трудно, он сел за свой железный столик от машинки «Зингер», опустил ногу на педаль и стал по-сумасшедшему быстро крутить колесо, только теперь почему-то это не успокаивало.

Сейчас он увидел Трофима Ивановича Колобка с другой стороны: почти распрощавшись с детством, но еще не став взрослым, понял все и ужаснулся: неужели он сам смог бы когда-нибудь стать похожим на своего отчима, завести книжечку расходов на своих детей?

Как же он раньше не разглядел Трофима Ивановича? Почему так легко замаскировать бездушность и скаредность под благородство? Ох, как долго тебе, Демид, придется учиться распознавать людей!

А может, неправа Софья Павловна?

Нет, права…

— Вот и прекрасно, что он ушел, — сказал Колобок, когда Демид вышел из комнаты, — все-таки мне удалось воспитать не только умного, порядочного, но и тактичного паренька. Теперь мы можем поговорить спокойно, без эмоций, как родные люди, супруги.

Софья молча встала, подошла к шкафу в углу комнаты, где стоял ее небольшой чемоданчик, достала его, положила, откинув крышку, на стул и стала вынимать из комода одно за другим платья, тонкое прозрачное белье, костюм, плащ.

И вдруг вид этих женских вещей перевернул душу Колобка, он, с трудом выговаривая, произнес слова, которые были прежде невозможны для него:

— Я согласен, я разорву книжку на мелкие кусочки. Софья, только не уходи!

Он выхватил из кармана красную книжечку, раскрыл ее, хотел рвануть, но руки будто свинцом налились, опустились на колени.

— Ну так что же вы? Рвите, — сказала Софья.

Трофим Иванович не шевельнулся, Софья еще мгновение постояла молча, потом грустно, вовсе не радуясь тому, что прочла в душе Колобка, сказала:

— Вот видите…

И снова принялась укладывать вещи. Аккуратно расправив, положила сверху легонький серый плащ, закрыла крышку, щелкнула замками.

— Всего хорошего, Трофим Иванович.

— Я вас никуда не пущу!

— Как же можно не пустить человека?.. Прощайте.

И вышла. Колобок будто окаменел, не зная, что делать, как поступить.

Почему же не хлопнула входная дверь? Отчего задержалась в коридоре? Прислушался. Тишина. Встал, приоткрыл дверь. Голоса доносились из комнаты Демида. Значит, решила зайти попрощаться. И вдруг в душе его закипела злоба, словно смола в котле, злоба не на Софью, а на Демида. Он знал, что ее, эту злобу, нужно сдержать, сделал нечеловеческое усилие, чтобы не сорваться, и все-таки не смог. Вышел в коридор, на цыпочках подкрался к тонкой двери Демида и услышал голос Софьи.

— Я пришла попросить прощения и пожелать тебе всего доброго.

— Вы нас покидаете?

Это маленькое словечко «нас» чуть было не сломало твердое решение Софьи. Да, она покидала не только Трофима Колобка…

— Я ухожу домой.

— Вы мне… вы мне так понравились…

— Знаю. Хороший ты парень, Демид. Даже странно, не сказалось влияние Колобка. Возможно, потому, что рядом были другие люди. Счастливо и спасибо тебе.

— Софья Павловна, — через силу проговорил Демид, — а если бы… он разорвал книжечку, вы остались бы?

— Нет, — просто ответила Софья.

— Деньги ему я все равно отдам.

— Это твое дело.

— А он, может, не такой уж плохой, как вам показалось…

— Возможно, что так, однако… Понимаешь, это не просто подлость, а куда страшнее — мещанство, оно вбирает в себя целый комплекс понятий: восхищение собой, презрение к людям, скупость, духовная ограниченность…

— Но ведь он не отдал меня в интернат, хотя в том, как я сейчас понимаю, ничего страшного не было.

— Хороший ты парень, Демид.

Потом настала подозрительно долгая пауза, и Трофим Иванович готов был поклясться, что Софья поцеловала на прощание Демида, и снова послышался взволнованный голос:

— Можно вас проводить? Ведь чемодан тяжелый…

— Нет, легкий. Ну, всего хорошего.

Когда Софья вышла, в коридоре никого не было. «Тем лучше», — подумала она, направляясь к дверям уверенно, не крадучись. Закрыла их за собой крепко, но спокойно, как человек, который не подчеркивает свой уход.

Тишина наступила в коммунальной квартире на Фабричной улице. И именно эта тишина доконала Колобка, окончательно убедила в том, что все кончено и Софья к нему больше никогда не вернется.

Трофим Иванович почувствовал себя глубоко и несправедливо обиженным. Вдруг в памяти всплыли слова, сказанные четко, безжалостно: «Послушай, Демид, тебе никогда не хотелось набить морду Трофиму Ивановичу?» Вот как она заговорила, да еще и на «ты»! Это за его-то доброту и щедрость?

Колобок не просто вышел из своей комнаты, его вынесла черная волна ненависти. Потом он, всегда такой уравновешенный, спокойный, не мог вспомнить, как вел себя в ту минуту, что делал, и этот провал в памяти вызывал страх.

Он сделал несколько тяжелых шагов к комнате Демида, и ему вдруг показалось, будто и сейчас там звучит голос Софьи. Уже не владея собой, он с силой рванул дверь, та легко отворилась.

Демид сидел у столика швейной машинки и бесшумно крутил колесо. Увидев Колобка, его налитые кровью глаза, он прищурился, кровь отхлынула от лица, но, как ни странно, нажимать на педаль не перестал.