Вадим Собко - Ключ

— Ты что делаешь, идиот?

«Тебе не хотелось набить морду?» Слова вдруг прозвучали в ушах Колобка так отчетливо, словно их произнесли вслух…

«Набить морду? Сейчас я тебе покажу, как бьют морду!» — успел подумать Трофим Иванович и, наливаясь яростью, с размаху ударил Демида. Тот, вскрикнув, упал со стула. Колобок ударил на этот раз ногой, еще и еще раз, бил, не разбирая, куда бьет, и Демид уже не кричал, только тело его содрогалось от ударов, и руки конвульсивно защищали голову.

— Я тебе покажу, щенок! — крикнул Трофим Иванович и вдруг опомнился, его обдало холодным потом.

Страх ответственности за содеянное привел его в чувство. А что если придется отправлять парня в больницу? Что если тот умрет? Это же тюрьма, верная тюрьма!

— Что тут у вас происходит? — раздался за спиной голос Павлова.

— Ничего, ничего, Семен Александрович! — Голос Колобка прозвучал хоть и напряженно, но медово, льстиво. — Просто совершился акт нормального воспитания.

— Я вижу, — сказал Павлов. — А ну, отойдите.

— Вы не имеете права вмешиваться… — запальчиво начал было Колобок.

— Имею, — оборвал его Павлов, — отойди, говорю тебе! — И несмотря на то что был на целую голову ниже Трофима Ивановича, тот послушался. Бледнея, он смотрел на Демида: парень стоял на коленях, обессиленно навалившись грудью на кровать, руки все еще защищали голову.

«Нет, нет, я не убил его, — успокаивал себя Колобок. — Он жив».

— Где болит? — спросил Павлов, дотронувшись до плеча Демида.

Тело сковало болью, от малейшего движения темнело в глазах, но Демид нашел в себе силы подняться, сначала сесть на постель, потом встать на ноги. Его била дрожь, как в лихорадке, и он с трудом сдерживался, чтобы не стучать зубами.

— Где болит? — допытывался Павлов.

— Ничего, Семен Александрович, — не узнавая своего голоса, сказал юноша, — ничего страшного.

— Я и вижу… Сейчас вызову «Скорую помощь» и милицию.

— Семен Александрович, — протянул тонко, дрожащим голосом Колобок, и было удивительно это несоответствие тонкого, перепуганного голоса и крупного мужского тела, — разве вы не учили своего ребенка?

— Что случилось? — послышался хриплый, прокуренный женский голос. Это вышла из своей комнаты Ольга Степановна.

— Ничего, ничего, некоторые недоразумения среди близких, — дрожащим дискантом проговорил Колобок.

— Все хорошо, Ольга Степановна, — и снова голос Демида прозвучал по-чужому, странно, — не беспокойтесь…

Договорить он не успел, перед глазами поплыли, все сужаясь и сужаясь, концентрические черные круги; стараясь за что-то ухватиться, но хватая руками лишь воздух, юноша рухнул на пол.

— «Скорую помощь». Немедленно, — скомандовала Ольга Степановна.

Когда приехала женщина-врач, Демид уже пришел в себя.

— Кто тебя так отделал? — спросила она.

— Упал с окна, — ответил Демид. — Хотел костыль забить и сорвался. Об этот железный столик ударился.

— Плохо выдумываешь, — сказала доктор. — Здесь болит? Согни колено.

Колено согнуть он не смог: от жестокой боли снова круги поплыли перед глазами, и он опять потерял сознание.

— В больницу, — распорядилась врач.

Домой из больницы Демид вернулся через неделю. Пришел без провожатых, самостоятельно, опираясь на костыль. До призыва в армию оставалось еще девять дней, и за это время он должен был научиться ходить свободно, без помощи костыля.

И он наступал на левую ногу так, словно не было в колене мучительной боли. Идти в армию ему было просто необходимо. Медицинскую комиссию прошел раньше, осталась главная, призывная. А колено со временем перестанет болеть, так и хирург, выписывая его из больницы, сказал.

В большую комнату военкомата, где заседала комиссия, он вошел бравый и подтянутый, как и надлежало быть призывнику.

Военком сидел в центре, еще один офицер рядом, дальше представитель райкома партии, еще далее… Демид взглянул и замер: далее сидел врач-хирург из поликлиники.

— Хорол Демид Петрович, — сказал секретарь, — закончил десятилетку, характеристики отменные, имеет серьезную склонность к математике, предварительное заключение — зачислить в состав ракетных войск.

Врач встал со своего места, подошел к комиссару.

«Молчи, — беззвучно кричал Демид, — молчи!»

Но врач не промолчал, сказал что-то тихо.

— А ну, пройдитесь, товарищ Хорол, — приказал комиссар.

Большую комнату, в которой заседала комиссия, насквозь пронзали солнечные лучи. Яркое солнце радостным потоком вливалось в четыре окна, было оно уже по-осеннему прохладным, ласковым, под лучами такого солнца трудно скрыть от людского взгляда хотя бы намек на боль. Но Демид должен превозмочь ее. Должен, чего бы этого не стоило! Он прошелся по комнате четким строевым шагом, ставя ногу на всю подошву, а огромные окна перед глазами то расплывались морями расплавленного сверкающего металла, то зияли черными провалами.

— Как видите, все прекрасно, — сказал комиссар, обращаясь к доктору.

— Вы не знаете, каких усилий стоит ему эта ходьба и какую боль он превозмогает, — сказал хирург, протягивая военкому черно-серую, покрытую непонятными черными тенями рентгенограмму.

— Это можно вылечить? — спросил комиссар.

— Да, со временем все пройдет, но только со временем.

— Когда?

— Года через два-три, а то и через все пять. Точно сказать трудно.

— Работать на заводе или учиться сможет?

— Конечно.

— Неправда! — выкрикнул Демид. — Я и сейчас хожу нормально. Даже бегать могу. Я хочу в армию!

— Подожди, — сказал хирург. — Товарищ военком, он сейчас упадет в обморок от боли. Жаль, мы теряем превосходного солдата. Волевые качества его очевидны.

Демид и сам понимал, что если сделает еще несколько шагов — не выдержит, упадет; терпеть боль дальше просто не было сил.

— У вас есть отец, мать?

— Нет, — ответил Демид, и голос прозвучал твердо, только, чуть-чуть разомкнувшись, дрогнули губы. Не рентгеновский снимок и не слова, а эта едва заметная гримаса страдания убедила комиссара.

Представитель райкома партии взял из своей папки лист бумаги, протянул военкому, тот взглянул и сказал:

— Припоминаю, припоминаю. Петр Хорол. Был смелый человек. — Потом взглянул на Демида и сказал: — Что ж, товарищ Хорол, состояние вашего здоровья не позволяет вам быть призванным в ряды Советской Армии.

— Как это не позволяет? Я же здоров! — крикнул Демид.

— Не кричите. Мы понимаем и уважаем ваши чувства и вашу выдержку. Какие будут соображения, товарищи?

— От призыва освободить, явиться на комиссию через пять лет.

Комиссар окинул взглядом членов комиссии. Все молчали, и Демид почувствовал, как этим людям хочется назвать его солдатом, как сочувствуют они ему в беде.