Вадим Собко - Ключ

Демид застелил тахту простыней, взбил подушку, разделся, пошел в ванную. Как он еще мало ценит свое жилье! Пусть комната маловата, но ванная большая, просто дворец, с никелированными кранами, причем ни один не подтекает, все великолепно.

Встал под душ, сначала теплый, потом сделал его холодным, чуть ли не ледяным. Вытянулся на пружинном матраце тахты (роскошное у него теперь ложе), накрылся одеялом, и сразу почему-то вспомнилось веселое, самоуверенное лицо Лили, ее многообещающая улыбка, и тут же, вслед за нею, — тоненькая фигурка Ларисы с портфелем, сиротливо стоявшей на другой стороне неширокой, мартовским синим ветром промытой Фабричной улицы. Ну и что в том плохого, если девятнадцатилетнему парню снятся девушки?

Завод, в который Демид безоглядно влюбился, не был образцовым с точки зрения организации производства. В первую декаду месяца, как правило, никто не спешил: завод-смежник еще не доставил агрегаты. Зато во вторую, а особенно в третью декаду завод гудел, как растревоженный улей, работал в две, а иногда и в три смены. С этой штурмовщиной, конечно, боролись, но до победы пока было далеко.

В эти штурмовые дни Демиду особенно нравилось пройтись по заводским цехам, расположенным на трех этажах огромного корпуса.

Наиболее интересно в девятом. Около больших рам сидят молодые женщины в белых халатах, королевы генерального монтажа, волшебницы наивысшей квалификации. Халаты у них накрахмалены и отглажены, без единой морщинки, словно не на работу собрались, а на праздник. В одной руке прибор для закрутки (здесь провода уже не паяют, а вяжут на четырехгранных стерженьках, так надежнее), в другой пинцет. Перед глазами карта соединений, а на панели или на раме, в которую вставляются несколько панелей, такой хаос проводов, что горемычный гоголевский черт, если бы сюда попал, наверняка сломал бы себе голову. Но хаос этот мнимый. Все здесь подчинено точной, заранее разработанной и расписанной системе, и девушки чувствуют себя в этой умопомрачительной сложности прекрасно, даже находят время перекинуться с подругами новостями.

Но пусть не говорят, что на ВУМе механическая, бездумная работа, будто там все расписано, все указано, только нажимай кнопки. Действительно, все расписано, организовано, скоординировано, но попробуй не думать, не понимать того, что делаешь. Контрольный стенд не пропустит ошибки. «Консул» — автоматическая пишущая машинка — такое выдаст, что глаза на лоб полезут. А так берет королева монтажа свою смонтированную панель, подходит к контролеру, ставит ее на стенд, и бежит перфорированная лента программы контроля. Молчит «Консул», — значит, нет ошибок. Вот тебе и бездумная работа! Вот что значит подлинное мастерство. Начинает стучать машинка, но девушка не беспокоится, на строчке написано: «тест завершен, циклов 00001, перебоев 00000, ошибок 00000…»

И всегда, наблюдая за этой работой, Демид мысленно будто примерял ее к себе. Сможет ли он так работать? Сейчас это стало делом его чести. Делом чести? Где-то он недавно слышал нечто подобное. Кажется, Колобок произнес, рассказывая о своей «фрейлине»: «Это дело моей чести…» Честь чести рознь. У него, Демида, представления о ней такие: хочет выпускать свои тэзы точно в срок и в границах допусков. Собственно говоря, больше от него никто ничего не требует. Он знает, что генератор тактовых импульсов должен давать их четыре миллиона в секунду плюс-минус одна тысяча. А у него генератор будет давать четыре миллиона тактов плюс-минус пятьсот, а то и четыреста. Чем ближе эта цифра к четырем миллионам, тем лучше будет работать машина. Вот в этом-то состоит рабочая честь. Не должно быть случая, чтобы контролер вернул его работу на доводку. Пусть квалификация у него пока еще не очень высокая, но то, что он делает, будет сделано безупречно.

Однажды подошел к его столику Альберт Лоботряс, посмотрел, как работает Демид, и сказал:

— Что ты с этим тэзом голову себе морочишь? Ведь все точно.

— Нет, не все.

Частотомер показывал четыре миллиона шестьсот тактов в секунду.

Снял конденсатор, подобрал другой, чуть побольше, теперь прибор показывал четыре миллиона двести пятьдесят импульсов в секунду.

— Вот сейчас все.

— Ты подумал о том, что за это время мог бы отрегулировать не один, а два тэза?

— Подумал. Но я хочу, чтобы мою работу мне не возвращали на доводку.

— А о том, что работая вот так, ты меньше заработаешь?

— Тоже думал. Значит, нужно научиться работать так, чтобы и точно все было и заработки шли нормальные. План я, между прочим, выполняю.

— Зачем тебе это?

— Я уже говорил: не хочу, чтобы мой тэз возвращался на доводку. У нас цех коммунистического труда, и мне стыдно переделывать свою работу.

— Вон ты какой, — внимательно посмотрел на Демида товарищ, и в этом взгляде было все: и удивление, и насмешка, и уважение.

Альберт отошел. Демид снова принялся регулировать генератор.

Этот разговор слышал Валера Пальчик и тоже не сказал ни слова.

В тот день Демид вышел с завода не поздно, где-то часу в пятом. Скоро вступительные экзамены в университет. «В каждой науке есть столько науки, сколько в ней есть математики», — кажется, это сказал Кант.

Перекусил в кафе: сосиски с картофелем и чай, — пришел домой, взглянул на свою комнату. Конечно, понемногу она обживается, над тахтой висит репродукция — белые яхты в море, напротив портрет отца, да и на кухне появились стол и табуретки. И все равно каждому, кто сюда войдет, ясно, что живет здесь неприкаянный холостяк.

Сел в кресло, взял учебник по тригонометрии и только начал читать, как в дверь позвонили. На пороге стояла незнакомая женщина: лицо, наверное, когда-то было красивым, а сейчас увяло, поблекло, словно выцвело. Взгляд встревоженный — и неудобно ей, видно, беспокоить Демида, и не может иначе.

— Простите, пожалуйста, — сказала женщина, запинаясь, — вы товарищ Хорол?

— Да. Проходите, прошу вас.

— Извините, ради бога, но у нас воду прорвало…

— Вы из нашего дома?

— Нет, не из вашего, неподалеку отсюда, мы только что переехали…

Голос такой испуганный, будто она боится всего на свете. А чего бояться?

— Простите… Я понимаю, что отрываю вас, но мы заплатим…

— Не говорите глупостей! — вдруг резко сказал Демид и оттого смутился, покраснел. — Подождите, я сейчас переоденусь.

Они спустились на лифте, вошли в новый дом, возвышавшийся в самом конце проспекта Космонавта Комарова. О, какая приятная неожиданность: лифты в новом доме уже работают. Прекрасно, скоро строители будут сдавать дома в полной готовности. Как же они сантехнику-то прозевали?

— На девятый этаж, пожалуйста, — пояснила женщина. — Я бы вас не беспокоила, но наш управдом уехала в райсовет, а слесарь занят…