Вадим Собко - Ключ

— Вот как? Ну, смотри, что-то новое появилось в твоем голосе.

— Новое, Ольга Степановна! Я счастлив!

— Правда? Тогда доброй тебе ночи.

Ольга Степановна положила белую трубку детского телефона с легким сердцем. Влюбился Демид, это ясно, а к экзаменам он готов, можно не волноваться.

В центре Киева, можно сказать, в самом его сердце, возвышается огромное квадратное здание с восемью багряно-красными колоннами. Это университет. Покрасили храм науки в такой цвет еще в прошлом столетии, и сколько потом ни старались его перекрасить, из этого ничего не получалось. Пробовали сделать здание желтым или зеленоватым, пробовали превратить в серое, похожее на бетонную глыбу, но успеха не добились. Радостная красная краска проступала неуклонно и наконец победила окончательно, ее подновили, подсветили фасад здания мощными прожекторами, и оказалось, что выглядит это очень красиво.

А мысли Демида Хорола, когда он ясным августовским утром вышел из троллейбуса на бульваре Шевченко и побежал к университету, были далеки от архитектурных примечательностей города. Налетев на какую-то женщину и буркнув «простите», он хотел прошмыгнуть как можно быстрее к дверям, но женщина цепко схватила его за руку и сказала:

— Не спеши, у тебя еще есть время.

— Софья Павловна! А вы как здесь очутились? Тоже поступаете?

— Нет, — засмеялась Софья, — у меня здесь были кое-какие личные дела, а в университет мне поступать поздновато. Как ты живешь?

Она выглядела такой похорошевшей, такой счастливой, что Демид просто диву дался. Что же могло так преобразить женщину?

— Живу великолепно, — ответил юноша, — у меня прекрасная комната в Ленинградском районе, и я приглашаю вас в гости. Специально для вас приготовлю обод.

— Охотно приду.

— Спасибо, буду ждать. Но прежде с меня еще сдерут три шкуры на экзаменах. Математики и физики я не боюсь, а литература — прямо ужас!

— Кто принимает математику? — неожиданно спросила Софья.

— Откуда я знаю? Может, там целая комиссия.

— За твою математику я спокойна. И литературу, надеюсь, сдашь.

— На это вся моя надежда. Ольга Степановна говорит, что за последнее сочинение, написанное для нее, поставила бы тройку.

— Что еще хорошего случилось в твоей жизни?

— Хорошего? А вам откуда известно?

— На лице у тебя написано.

— А вы знаете, Софья Павловна, — вдруг осмелел Демид, — у вас тоже такой вид, будто в вашей жизни случилось что-то очень хорошее.

— Так оно и есть, — просто ответила женщина. — Славный ты парень, Демид, и если встретишь девушку…

— Я уже встретил. Вот поступлю в университет, обживусь немного на новой квартире и женюсь. И, нужно признаться, сделаю это с величайшей радостью.

— Вот как?

— Да, — гордо сказал Демид, — я выгляжу хвастуном?

— Есть немного. Желаю тебе счастья.

Она улыбнулась своей тихой, милой улыбкой и совсем неожиданно сказала:

— Ты знаешь, я чем-то похожа на тебя. Вот обживусь немного, попривыкну, и, может, выйду замуж. Я тоже выгляжу хвастунишкой?

Они оба весело рассмеялись.

— Ни пуха тебе ни пера, — пожелала женщина.

— Как говорится, к черту. Сдам экзамены, зайду к вам в поликлинику.

— Буду рада.

Демид быстро прошел через высокие тяжелые двери, вовсе не думая, что точно так, как он, через них проходили люди, которые потом стали гордостью мировой науки: академиками, основоположниками целых научных школ и направлений. Он не собирался стать знаменитым ученым, ему хотелось познать основу всех основ — математику, понять не в общих чертах, а досконально, как работает ЭВМ, чтобы быть ее хозяином, а не слугой.

По широкой, металлической, кованной причудливыми узорами лестнице поднялся на второй этаж, прошел длинным коридором, повернул направо, мимо парткома и комитета комсомола, потом снова направо и очутился перед деканатом механико-математического факультета.

Среди абитуриентов заочного отделения были почти одни парни. Экзаменационную карточку с фотографией Демид получил еще раньше, сейчас выйдут члены приемной комиссии, объявят, кому куда идти, и все начнется…

Хотя он и уверял себя, что экзамена по математике не боится, все равно где-то под самым сердцем ощущался холодок беспокойства: а вдруг…

Сквозь толпу абитуриентов к деканату прошел высокий худощавый человек. Демиду показалось, будто он где-то встречал его. Возраст его определить было трудно. Если смотреть в глаза — тридцать, не больше, — такие они были светлые, прозрачные, словно удивленные, ждавшие встречи с радостью. Если же взглянуть со спины, видна широкая лысина и исполосованная морщинами шея. Можно дать и шестьдесят, хотя на висках, где остались тщательно подстриженные волосы, седины немного. Одет он в мягкий кожаный коричневый пиджак, воротник голубой рубашки расстегнут.

Прошел в деканат, закрыл за собой дверь, и в толпе абитуриентов кто-то с уважением сказал:

— Лубенцов.

Неожиданно в памяти Демида возникли лихорадочно блестевшие глаза Аполлона Вовгуры и вспомнился рассказ про талантливого профессора. Неужели это тот самый Лубенцов? Быть не может!

А почему не может? С тех пор прошло немало лет. Давно отбыл срок своего наказания молодой Лубенцов. Только как-то странно встретить его здесь, в университете…

— Этот Лубенцов гений, — сказал какой-то паренек, стоявший рядом с Демидом.

— Только ему ходу не дают, — подхватил другой, — если бы все шло нормально, давно бы был академиком…

— От этого у него ума не убавится, — добавил третий парень, — а ходу ему не дают, это точно, в университете он только спецкурс ведет, или экзаменует, или консультирует… А все равно, если какой-нибудь аврал, то к Лубенцову бегут.

— А что же он такое сделал, почему ходу не дают? — спросил Демид.

— Не знаю точно, то ли украл что-то, то ли убил кого-то, одним словом, уголовное дело… Очень давнее.

Демид подумал, что дело это действительно давнее и, наверное, нет уже людей, которые помнили бы, за что был осужден профессор. Но на свете существуют анкеты, они никогда ничего не забывают, даже то, о чем хотелось бы умолчать.

«Не мне судить Лубенцова, он уже получил наказание и осудил себя сам, — вдруг подумал Демид. — Еще неизвестно, как другие повели бы себя на его месте… Вот я, например?..»

Мысль была странной, тревожной, но на нее нужно было ответить. Как поступил бы он, застав Лилю с другим парнем? Так же, как Лубенцов?

Нет! Значит, у профессора Лубенцова не такая была любовь, как у него, Демида, а глубже, трагичнее. Лубенцов, наверное, и в науке такой нее увлекающийся, одержимый, и потому какая разница в том, академик он или нет, ведь обращаются все-таки к нему, когда возникает необходимость в его помощи. Возможно, и не к нему одному, есть выдающиеся математики в Советском Союзе, не один и даже не два, но и его, Лубенцова, не обходят.