Леонид Комаров - Три ролика магнитной ленты

— Борода-то — две волосинки с половинкой, как у того воробья: всего и пуха, что не голо брюхо. А тоже сел бриться!

Бороды у меня и впрямь нет, а вместо усов мягкий пушок. Это доставляет немалое беспокойство. Бреюсь каждую неделю, хотя можно и пореже. Говорят, будто так волосы вырастут скорее.

Мама выгладила рубашку, приготовила новый костюм из добротной коричневой шерсти и галстук. Наряжаюсь. Женька поглядывает на меня с завистью.

— Мама, а, мама? А когда мне новый костюм?

— Сошьем, сынок. Такой костюм сошьем — в сто раз будет лучше, чем у Сергея!

— Да-а, — не верит Женька, — когда?..

Маме надоело смотреть, как я вожусь у зеркала:

— Да хватит тебе прихорашиваться. Иди уж, не то опоздаешь. Поди, ждет какая-нибудь…

Во Дворце культуры ребята, товарищи по техникуму, расположились в буфете за столиками и катаются от смеха. Мишка Стрепетов только что рассказал анекдот, а сам даже не улыбнется. Это еще больше смешит. Мишка отчаянный балагур.

Однажды поспорили на перемене, что Стрепетову никогда не рассмешить Николая Николаевича — преподавателя математики, мрачного и строгого человека. Мишка тогда ухмыльнулся, ничего не ответил. И вот как-то Николай Николаевич вызвал его к доске и велел вывести формулу. Стрепетов взял мел и принялся быстро писать. Мы уставились на доску. Мишка писал и писал, и вдруг до всех дошло, что писал он какую-то чепуху, — сплошной набор бессмысленных математических выражений. Мы делали ему знаки, чтобы он остановился, но Мишка не обращал на нас никакого внимания.

Николай Николаевич тоже взирал на доску поверх очков. На его хмуром лице застыло зловещее выражение. Мы переглянулись: не миновать грозы. Вкатит Мишке двойку и за неслыханную наглость отправит в учебную часть.

А Стрепетов так же спокойно продолжал выписывать цепь ничем не связанных между собой знаков в выражений. Но вот он кончил, положил мел и повернулся к Николаю Николаевичу. «Ну, как? Здорово?!» — словно бы говорил его вид. Мы замерли, посматривая на преподавателя, — что-то сейчас будет?!

Некоторое время Николай Николаевич изучал Мишкины «выводы», не меняя выражения на лице, затем издал звук, похожий на чих, и неожиданно разразился неудержимым старческим смехом с посвистом. Мы тоже стали хохотать.

Николай Николаевич смеялся долго, наконец устало замахал на Стрепетова рукой, дескать, можешь садиться. Мишка возвращался с видом победителя.

…Прозвенел третий звонок, в зале все места уже заняты. Пришлось занимать «галерку». Мишка и здесь шепотом рассказывал смешные истории. Не заметили, как кончился доклад и начали вручать грамоты. И вдруг словно гром с ясного неба:

— За успешное окончание учебного года и высокие производственные показатели Почетной грамотой награждается слесарь инструментального цеха Журавин!

Что, я?! Нет, тут какое-то недоразумение. Это, наверное, однофамилец… Но ребята дружно вытолкнули меня в проход между рядами:

— Ну, иди же!..

Я неуверенно пошел, поднялся на сцену: комсорг вручил грамоту, что-то говорил напутственное… Я слушал его и не понимал. Возвратился на место. Ребята сразу потянулись:

— Ну-ка, дай взглянуть. Ух, ты!

— Вот это да! Теперь в рамку под стекло и на стену.

— Человек в гору пошел!

Еле дождался перерыва. В фойе, в одном из углов, устроились «духовики». Загремела музыка, закружились по паркету танцующие пары. Ребята разбрелись кто куда. Я остановился в стороне, в одиночестве. Вспомнил слова матери: «Поди, ждет какая-нибудь». Наивная мама!..

И тут увидел Лену Лесницкую… Это было так неожиданно. Наши взгляды на миг встретились, Лена улыбнулась и кивнула головой — поздоровалась. А может, мне показалось?..

Странное дело… Я не мог понять, радует ли меня эта встреча. Сколько мы не виделись? Год? Нет, два с лишним года…

А началось так…

Женскую школу от нас отделяли всего лишь решетчатый железный забор, кусты акации и жимолости, подстриженные бобриком. Наша школа часто устраивала совместно с девчонками спортивные соревнования, туристские походы и вечера. На этот раз девчонки затеяли пушкинский вечер и принесли пригласительные билеты, написанные от руки. Мне и Кольке Галочкину билетов не досталось. Мы стоим у забора, не зная, что делать. Здорово хочется попасть на вечер. Я еще ни разу не был у девчонок.

— Малявка этот Рындин, — ворчит Колька, — раздал билеты и ничего не сказал мне. Ну, предатель! Я ему этого не прощу. И зачем только мы выбрали этого гнома старостой?

— Ну что, так и будем топтаться у ворот? Там уж, поди, началось… Не отчалить ли нам домой?

Колька смотрит на меня иронически.

— Почтенный, вы, кажется, падаете духом. Не я буду, если мы не пройдем! Двигай за мной. Прорвемся. Главное — решительность. Положись на меня, и будет полнейший порядочек.

Колька дернул меня за рукав и небрежной походочкой направился к калитке.

В вестибюле было пустынно, только пожилая техничка сидела на табуретке возле гардероба и вязала чулок. Колька уверенно подошел к перегородке и, подмигнув мне, солидно сказал:

— Раздевайся, Сережа. Нас там заждались.

— Вы куда это, ребята? — спросила техничка.

— Как куда? На вечер.

— Отколева вы? Ить уже поздно. А билеты-то у вас есть?

— Зачем же нам билеты, тетя? Мы ж выступаем, ясно? Артисты мы!

И, не дожидаясь дальнейших расспросов, побросали свои пальто и, перепрыгивая через ступеньки, помчались наверх, в актовый зал.

Вечер уже начался. Мы на цыпочках пробрались вперед и уселись на свободные места сбоку, у самой сцены. Отсюда хорошо было видно, как девчонки волновались, охали и суетились за кулисами.

Одна старшеклассница читала доклад о жизни и творчестве Пушкина. Другие, когда нужно было, по ходу доклада, выходили на сцену и читали стихи.

Появилась худенькая девочка, невысокая такая, со смуглым лицом, в белой кофточке с короткими рукавами, как фонарики, и черной юбочке с массой складок… Она очень волновалась и, театрально разводя руками, звонким голосом продекламировала стихотворение Лермонтова «На смерть поэта». Длинные черные волосы с розовыми бантиками разлетались, когда она поворачивала голову то в одну, то в другую сторону; щеки стали пунцовыми. Голос иногда срывался, дрожал. Вероятно, со сцены она выступала впервые, и ей хотелось это сделать очень хорошо, но она не в силах была справиться со своим волнением и поэтому терялась. Когда она спотыкалась на каком-нибудь слове, мне было жаль ее, так и хотелось подсказать, как на уроке в классе. Однако девочка благополучно дочитала до конца и убежала за кулисы. Я невольно поднялся, глядя ей вслед. Колька дернул меня сзади за штаны и, усадив на место, с ухмылочкой сказал: