Аркадий Савеличев - Забереги

Вот так они и поговорили, после чего Максимилиан Михайлович, прихватив свой вещмешок, и пустился в этот обратный путь. Хозяин-инвалид его успокаивал: главное, весла не теряй, тогда и голова не теряется. Максимилиан Михайлович тоже так думал. Рыб кормить на дне морском ему не хотелось.

Море было зимне-весеннее. У мяксинского нагорного берега лед держался узкой, пока еще не размытой полосой, дальше начинался широкий и обманчивый водный простор. Максимилиан Михайлович поначалу удивился предостережению хозяина: лодка крепкая, а волны большой не было. Но когда попал на стрежень, тут и уразумел, что дело вовсе не в волне: со стороны Череповца негусто, нестрашно, но как-то неотвратимо сплывал лед. Там его где-то отрывало, а может, и нарочно кололи ледоколами и взрывали, чтобы побыстрее пропустить пароходы. Они уже ходили от Рыбинска и, видать, до Череповца, не дальше, и все еще с опаской. Необъятное море, его череповецкая, тоже широкая, горловина, многочисленные боковые затоны, окрестные ручьи и речки накопили столько льда, сколько прежней Шексне не собрать было и за десять лет. Но течение стало медленнее, и все по тому же стрежню, и весь окрестный лед постепенно сплывал на середину, толкался там и терся в очереди к Рыбинску. Что уж там с ним делали возле Рыбинска, Максимилиан Михайлович не знал, но здесь на него поначалу нашло отчаяние. И небольшая, и вроде бы нестрашная льдина подперла бок лодки, но было не обойти, не выгрести в обход ее, не оттолкнуть веслом. Пристала синим тяжелым лишаем. Уж он бился, бился, пока обогнул, да и то течение, наверно, помогло, повернуло льдину. И только вздохнул свободно, только взмахнул несколько раз веслами на чистой воде, как опять откуда-то взялась новая льдина. Выплывали они тихо, незримо, намокшие и окрашенные под цвет тяжелой весенней воды. Максимилиан Михайлович с тоской оглядывался, думая, не повернуть ли обратно. Но и до мяксинского берега было уже неблизко. Да и упрямство подгоняло. Хоть и с трудом, огибал льдины, где отталкиваясь веслом, где подгребая. А когда напоролся на широкий припай, этак с деревенское подворье, решил выскочить на лед, лодочной веревки, однако, из рук не выпуская. И так, подтягивая за собой лодку, перебежал на другой окраек. Дело рискованное, но он мало о том думал. Где веслом, где набегом подвигался помаленьку вперед. За спиной его раза два протрубили пароходы — значит, фарватер уже миновал, приближается к тому берегу. С последнего парохода что-то в рупор прокричал ему капитан, но он решительно замахал ему руками: не надо, не надо помощи! Издали, наверно, открывалось любопытное зрелище: бежит по воде человек, яко посуху, а и не Христос, в армейской серой шинели. Бежит, бежит да и плюхнется обратно в лодку. Сам себе капитан. А ведь и пароходы идут с опаской, натужно отодвигают острыми носами шальные льдины. Тоже не ледоколы, и только большая нужда гонит их по льдистому морю. На палубах трактора, лошади и штабеля мешков, верно, с зерном для посевной. Максимилиан Михайлович проводил пароходы завистливым взглядом и весь подался вперед, к недалекому уже правому заберегу. Здесь и рождались эти айсберги. С шумом оседал вдруг край припая, с треском проходила кривая и черная трещина, и потом обманчивая твердь начинала неумолимо надвигаться на лодку. Лавируя между этими ледовыми закрайками, Максимилиан Михайлович видел, что сплывает вниз, в сторону нагорной Верети. Там берег крутой, заносило какой-то хвост течения, и было сравнительно чисто. Больше грести встречь льдинам он не мог, замахал веслами в обход, все в обход и пристал наконец к неширокому твердому припаю.

Здесь на него, как сумасшедший, набросился какой-то парень с тяжелым заплечным мешком.

— Дядь! — закричал он, подтягивая лодку. — Дай ее мне на часок. Там люди без еды, а лодки хорошей нету.

— Какие люди, какая еда? — возмутился Максимилиан Михайлович. — Видишь, я весь мокрый. А мне во-он куда еще надо! К церкви!

— Так и мне к церкви, — просиял парень широким, безусым еще лицом.

— Тебе-то зачем? — удивился Максимилиан Михайлович.

— К рыбарям. Наши рыбари там, без еды остались.

— Странно, я тоже к рыбарям…

Выяснилось, что надо им к одним и тем же людям. Максимилиан Михайлович, покашливая, пустил парня в лодку, на левое весло, а сам сел на правое. Вдвоем, да еще со свежей силой, они погребли ходко. Все же держать приходилось встречь льдинам, потому что напрямую, через мелкое пойменное крошево, не пробиться. Рассчитывали они с парнем так: обогнуть весь этот заберег и пристать где-нибудь с той стороны к твердому льду. Еловая орясина, которую парень предусмотрительно прихватил с собой, хорошо выручала — отталкивались в четыре руки, не рискуя сломать весло.

Так они добрый час бились, пока заметили рыбарей: те тащили связанные в пук сосенки и сами показывали, где приставать.

Но и на такой причал, при всей рыбацкой подмоге, выбрались не сразу. Припай везде был тонкий, крошился. Как ни старалась Айно поближе подсунуть конец хлыста, ей это не удавалось, а они с измученным парнем тоже не могли вплотную к ним пробиться. В конце концов Максимилиан Михайлович выкупался, уже из последних сил цепляясь за спасительные сосенки, а лодку втаскивали на лед и вовсе без него: Айно погнала в церковь, к печке.

Как ни быстро бежали, а насквозь ветром прошибло, и сам он раздеться не мог — Айно помогала. Уже и стыда не осталось, так закоченел. После ледовой купели уложили на солому прямо к устью топящейся печки, и Айно принялась растирать вывернутой рукавицей, а все остальные деликатно вышли вон.

— Какая ты, право… — только и говорил он, чувствуя, как в тело возвращается тепло.

— Такая, Максимо. Ты лежи, ты молчи, — отвечала она с необычной серьезностью. — Воспаление хочешь, да?

Максимилиан Михайлович знал, что воспаления ему, с дырявыми-то легкими, не перенести, и терпеливо сносил вместе с теплом возвращавшийся стыд.

Пахать выехали на Егория. Ради такого дня Федор распорядился еще накануне накормить пахотных лошадей и никуда их не брать. С людьми было похуже: людей до отвала накормить он не мог. Все же рыба, выстраданная рыбарями, пришлась как нельзя кстати. Федор подумал, подумал и сказал: «Семь бед — один ответ», — всю вывезенную с таким трудом на лодке рыбу роздал пахарям. В иные дома, как в хорошие верши, по доброму пудику попало — с зазеленевшей уже крапивой неделю можно было продержаться… как и лошадям, которым корму оставалось тоже на неделю. Но сегодня, в первый-то день, те и другие были покормлены и могли встать в плуг. Все, что мог сделать, Федор сделал, а большего с него и не спрашивал никто. Понимали: с этой рыбой и так через себя перешагнул председатель. Ведь ничего за этот месяц не было сдано в счет обязательных поставок. Но, во-первых, Федор не без хитрости доложил в район, что лов с первого мая прекратили и что рыбу за апрель сдадут, привезут на лодке, как только очистится море от заберегов; во-вторых, утешал он себя, на каменном острове оставалось двое рыбарей — авось что-нибудь и поймают к тому времени, как сдавать. Федор сам к ним сплавал и посидел у ихней печки: судьба Максимилиана Михайловича беспокоила. Но, к его удивлению, тот не очень-то и расстраивался и просил только не забирать Айно с острова. Айно — девка молодая, ее хоть боронить, хоть пахать ставь, да Федор так решил: если людей, как и лошадей, получше подкормить, они там в деревне и без Айно управятся. Пусть ловит рыбу, толку-то будет больше.