Аркадий Савеличев - Забереги

— Ма, ш-шипочки да ш-шопочки…

Домна метнулась к нему, уже не видела, как возились в снегу, не поделя свои дрова, два Юрия, два самых взрослых мужика. Но Саньку поволокла в тепло выскочившая следом Марыся:

— Трымала их, а яны…

— Да и хорошо, — успокоила ее Домна. — Вроде как и проводили тетку Алексеиху.

Ей все-таки надо было забежать домой, прихватить с собой Айно да и братца Демьяна заодно на мороз выгнать, — за весь вчерашний день и носа на улицу не показал. Раз уж остался еще на день, так нечего лавки мять. Она заранее припасла для него пару горячих слов, но Марыся их остудила, сказав:

— Не трэба. Размова-у их. Я сама зараз сберуся.

Домна рассердиться толком не успела, как Марыся, оставив за дверями двойной приглушенный смех, соскочила с крыльца.

— Нехай погутарят. Сами все зробим.

Домна хотела отчитать и непрошеную заступницу, но тут набежали Марьяшины ребята, с лопатами, с ломами. Мужики!

— Ладно, раз так. Погоняй, Кавалерия.

Еще раньше было договорено: попрощаются все с председательшей в деревне, а привезут ее в Вереть, уже к вечеру, Марьяша да Капа. Не тащить же баб за собой. Лошадей свободных нет, а дорога неторная, дай бог им втроем доехать.

Только тропка учительницы и была. Ноги у меринка не вязли, а полозья врезались в снег, хотя на дровнях сидел один Коля, легкий, как сухарик, елозил худым задом на дровах. Кнутиком помахивал, да все без толку: продубленная шкура меринка и не чувствовала его бессильной руки. На подъеме к Дараухе Домна выломала толстенную вицу и сама принялась оглаживать меринка, а заодно и Коле краем попадало. От этого оба они, и Коля и меринок, немного приободрились, начали подкидывать костистыми задами. Домне с Марысей и взопревшими ребятами пришлось трусцой бежать. Так и доехали-добежали до самого кладбища, которое было на ближней стороне Верети, в полукилометре от нее.

На этом нагорном кладбище, поросшем березами и рябинами, еще с гроздьями нерасклеванных ягод, она выбрала самую просторную полянку, чтобы не опалить кого из мертвых, и велела ребятам поутоптать снег. Они принялись наплясывать, как на вечерке.

Домна даже залюбовалась.

— Вот девки с окопов вернутся, тогда и топчите круг. Соскучились по девкам-то?

Ребята зафырчали, заотворачивались, ничего не отвечая, и деловито занялись костром. Бересты и растопки было набрано из дому, костер на утоптанной площадке поднялся быстро, шумно и яро. А тут, словно и для него в ледяных облаках теплым воздухом лунку промыло, выглянуло солнце — ну, прямо перевернутый костер. Здесь разгоралось, и там, вверху, разгоралось. Но грело-то все-таки это, нижнее березовое солнце, а то, верхнее, лишь притягивало чужое тепло. Снег на поляне растопился, примяк, и там, в поднебесье, тоже что-то примякло, подтеплилось — единая сплошная туча подтаивала, расползалась, как гнилая вата; клочья ее несло ветром по небу, все в сторону заледенелого моря, и там где-то сваливало ошметьями. А здесь разгорался поздний день. От березового солнца высветились каждой ягодкой рябины, сосульками посвисали космы ближних берез, даже дальняя седая елка приотряхнулась от снега. Домна хорошо знала, что спала под той елкой мать ее, Матрена Михайловна, там успокоилась. Слегла она за печью на топчан и, молчаливо упорствуя, не сошла до тех пор, пока ее не отвезли сюда, под косматую елину. Тоже ведь причуда: положите, говорит, под елиной, под елинами рыжики целыми пленицами растут. Какие теперь рыжики! Метровый снег прижал даже нижние лапы, под ними, как в шалаше, и крест оказался. Дожидаясь, пока под костром подтает земля, Домна по колено забрела в снег, отыскала в наметах невысокий крест и подчистила верхушку, а еловые лапы обила палкой — так и подпрыгнули от радости. Стало и здесь светлее. Домна постояла, но немного: костер звал к себе. Ребята палили без толку, Марыся им с лихвой помогала, а у Коли одно занятие — греться. Домна пригасила верхние веселенькие всплески огня, навалила остатнюю кучу дровья и следила, чтоб кострище грудилось горячим горбиком. Чуть что откатывалось, она туда его, в ровно вымерянный горбик. Теперь жар меньше расплывался на стороны, уходил вниз и, конечно, вверх — туда тоже попадало много. А может, отражалось огневье, светило вверху чужим светом. Тучи совсем порвались, клочьями завалили дальний горизонт, где во всю ширь распростерлось ледяное море. Домна подумала, что теперь-то уж оно успокоилось, сошлись забереги, закрыли холодную воду. Оттого и потеплело немного, даже солнце вон выглянуло. А когда солнце, и жить веселее. Марьяшины ребята это сразу поняли — прыгают, бесенята, вокруг костра, им и смерть не смерть, а только забава. Да и Марыся тоже — расшалилась, смеется, из притаявшего снега комья лепит да шпуляет в ребят. Домне надо бы рассердиться, а она сама слепила ком — да бах задремавшему Коле в спину!..

За этой возней и застала их Альбина Адамовна, которая неслышно вышла со стороны деревни из-за берез.

— Трудам вашим поклон, — сказала она сдержанно.

— Ох, поклон и тебе, — смутилась Домна.

— Каши вам принесла. Мне с угора вас видно было.

Домну всегда поражала аккуратность Альбины Адамовны. Она и сейчас осталась верна себе: чугунок с кашей был поставлен в берестяную кошелку и обкладен, чтоб не остывал, старой кофтой; были прихвачены с собой хорошие алюминиевые ложки и скатерка, даже рюмки хрустальные, даже графинчик, который появлялся у Тесловых по праздничным дням. Домна помнила их лучшую посуду.

— Что, жаль Алексеиху?

— Жаль, Домна, крепкий был человек.

— Крепкое-то дерево разом и ломится.

— Не всякое, Домна, не всякое. Я вон не сломалась.

На ровном месте она разбросила вполовину скатерку, из графинчика две маленькие доли налила, а пять побольше. Тихо все так, прибористо. Ребята поняли, что маленькие для них, и сами свое выбрали. А Коля долго примерялся, выгадывал, какую из оставшихся рюмок взять, ничего не выгадал и с досады прогундосил:

— Добро бы поберечь надо, едрит тебя, учительница.

Альбина Адамовна понимающе усмехнулась, но седьмую рюмку выплеснула в дотлевающее уголье.

— Дом мы тебе сделаем, славная женщина Ольга Копытова, прозванная Алексеихой. Посидим да поговорим напоследок. Ты слышишь, Ольга? — к верхушкам берез подняла глаза Альбина Адамовна. — Была ты среди нас самой красивой девкой, а вот как вышло… Ни детей, ни мужа, ни тебя самой. Несправедливо, Ольга, да ведь житейскую дорогу всякими камнями мостят — и белыми, и черными. Роптать? Не будем роптать, Ольга Копытова, железная председательша. Была жизнь в Забережье до нас, будет и после нас. Кто-то на пяток годов меньше проживет, кто-то больше — в общем счете уравняется. Не сердись, что мы твоей жизни прихватили. Я, может, поменьше тебя людям добра сделала, но буду стараться, помнить о тебе. Добром наш край держится. Не будь добра, чертополохом уросла бы земля. А так вот есть поля, есть лес, и могилы не заросли. Дорога от людей — дорога к людям. Одна в другую вливается, как река в реку. Когда-нибудь встретимся, но не обижайся, подружка, спешить не буду — туда…